Закон тяготения к противоположному

Закон психологического тяготения к противоположному — иначе нельзя назвать этого странного, но чрезвычайно часто повторяющегося с математической точностью в жизни духа явления.

Если Вы [глубоко верующий скептик] (зачеркнуто) глубокий атеист, то, по Достоевскому, Вы самый верующий человек. Достоевский сам после бунта Ивана Карамазова [стремится] к полному смирению. “Мира твоего, Господи, не приемлю”, провозглашает он устами Ивана Карамазова. “Смирись, гордый человек”, говорит он сам себе (Ивану Карамазову) в [Пушкинской] речи. Гаршин, безумец с душой, отравленной ядом красного цветка, с душой во власти безумия и хаоса, как отметил Чуковский, стремился превратиться в бухгалтера. И его вечно тянуло к цифре, к счету. Потому и тянуло к цифре, что в душе был хаос. “Вы говорите я безумен, а винтовка у рядового Иванова была № 18375” (Слова Чуковского). Спешу повториться: этот закон, как видно и из примеров [моих], несколько [односторонен] [он] тянет Человека от обратной стороны медали к лицевой, от безумия к цифре, от бунта к смирению, а не наоборот.

Правда раньше, мы знаем, как действует другой закон, от покоя к […ию], от смирения к бунту. В конце, говоря о вечном символе, я постараюсь показать, что закон этот не есть самостоятельный сам в себе существующий как и первый, которому подчинены явления жизни духа, а оба закона эти — от утверждения неприятия мира к утверждению его» (13-14 страницы рукописи).

На мой взгляд, для уточнения понимания этого фрагмента надо сделать по меньшей мере два комментария. Один из них касается отсылки Выготского к «Пушкинской речи» Ф. М. Достоевского, другой — к статье К. И. Чуковского о Гаршине.

Начну с первого — речи о Пушкине. Напомню, что Достоевский выделяет три этапа становления и развития Пушкина как русского писателя, выражающего особенности русского самосознания. Подчеркивая условность выделенных этапов и невозможность их четкого определения (ни по датам биографии поэта, ни на конкретных примерах его произведений), Достоевский наряду с этим фиксирует и то «ключевое противоречие», которое лежит в основании творческого развития Пушкина: с одной стороны, это чувство русской национальной самобытности, а с другой — стремление и готовность принять западную культуру.

При этом крайне важной в контексте проблематики развития оказывается обсуждаемая Достоевским ситуация личностного кризиса, что, кстати, характерно для ряда персонажей произведений Пушкина: ощущение своей изолированности, ненужности, когда «в своей земле сам не свой». Психологически это, в определенном отношении, соответствует и переживаниям Екклизиаста во втором, из выделенных Выготским, периоде его жизни.

И в этой связи, чтобы уточнить содержательное своеобразие этих переживаний, важно иметь в виду тот способ, который предлагает Достоевский для разрешения мировозренческого личностного кризиса.

Во-первых, здесь важна этическая максима: «счастье нельзя строить на несчастье другого»; именно ее соблюдение обеспечивает гармонию духа. Во-вторых, это вопрос о личной ответственности: «Не вне тебя правда, а в тебе самом; найди себя в себе, подчини себя себе, овладей собой — и узришь правду». Подобное овладение собой является, в свою очередь, необходимым условием личностного ощущения свободы.

Подчеркну, что в этой ссылке на «Пушкинскую речь» Достоевского можно обнаружить крайне важные для будущих психологических исследований Выготского темы о произвольности, соотношении воли и свободы. В целом это дает основание к выводу о том, что важность этих понятий ощущалась Выготским уже на начальных этапах своей творческой деятельности — в период работы над Екклезиастом в 1912 г.

Более того, темы эти рассматривались Выготским в контексте разрешения личностью нравственных проблем, определяя тем самым ее (личности) общую мировозренческую позицию. Важно также и то, что анализ воли и произвольности уже на раннем этапе творчества был у Выготского неразрывно связан с проблематикой сознания и личностного самоопределения.

Второй комментарий относится к статье Чуковского. Если отсылка к Достоевскому касается в большей степени разрешения личностного кризиса на мировозренческом (идеологическом) уровне, то статья Чуковского затрагивает иной содержательный уровень противоречий — личностной саморегуляции поведения.

Сама статья была опубликована в «Русской мысли» и подготовлена на основе доклада, который был прочитан Чуковским осенью 1909 г. В Петербургском литературном обществе. Доклад и статья вызвали бурную дискуссию и жесткие критические замечания, суть которых сводилась к неадекватности оценок Чуковским художественных достоинств произведений Гаршина, роли и места этого писателя в русской литературе. В отличие от большинства раздраженных критиков, Выготский концентрирует свое внимание на главной — собственно психологической — идее статьи Чуковского, которая практически не обсуждалась в печати.

Так, вслед за Чуковским (неявно ссылаясь в рукописи на рассказы Гаршина «Красный цветок» и «Из воспоминаний рядового Иванова») Выготский определяет стилевое своеобразие произведений Гаршина следующим образом: наряду с передачей маниакального состояния и хаоса сознания, «отравленного ядом красного цветка», у него существует гипертрофированная «бухгалтерская» подробность описаний. Чуковский объяснял это тем, что Гаршин в своем творчестве бежал от собственного безумия к гипертрофированному точному описанию (предметов, персонажей, событий), ища в нем опоры и защиты.

Этому наблюдению и соответствует запись Выготского: «этот закон … тянет человека от обратной стороны медали к лицевой от безумия к цифре, от бунта к смирению» (13-я страница рукописи). Таким образом, ключевым предметом рассмотрения у него оказывается процесс рационализации, который выступает в качестве особого защитного механизма, позволяющего разрешить личностный конфликт; по сути дела, здесь в неявном виде содержится классическая психоаналитическая трактовка о разрешении противоречий между «Я» и «Оно».

Обобщая, можно сделать вывод о том, что первоначально, рассматривая вопрос о «законе психологического тяготения к противоположному» в логике проблематики развития, Выготский далее конкретизирует своеобразие его проявлений в разрешении внутриличностных конфликтов. При этом он выделяет два уровня: один касается разрешения мировоззренческих противоречий, другой — рационализации поведения, направленного на устранение «мотивационного хаоса». По сути говоря, в этом можно усмотреть и неявное присутствие психоаналитической модели в его размышлениях: конфликты между «Я» и «Сверх-Я», «Я» и «Оно».

В целом же приведенные в этом разделе материалы важны, на мой взгляд, и в ракурсе рассмотрения вопроса об особенностях становления Выготского как профессионального психолога: они не просто фиксируют сформировавшийся у него в 16-летнем возрасте интерес к психологической проблематике (например, соотношение аффекта и интеллекта), но и позволяют обнаружить использование им в своих размышлениях определенных моделей и принципов анализа психологических явлений.

Монография В. С. Собкина «“Трагикомедия исканий” Льва Выготского: опыт реконструкции авторских смыслов»