Архетипы Ведьмы и Клоуна

Что пытается нам сказать психика архетипическими образами ведьмы и клоуна? Кто они такие? Где появляются? Как к ним относиться? Откуда вообще взялись ведьмы? Почему эти образы завораживают нас с самого детства, и мы с замиранием сердцем слушаем посвященные им сказки?

Почему ведьма присутствует в нашем воображении как фигура архетипических масштабов, причем фигура скорее прекрасная, чем ужасная?[1] Почему ведьма никак не может покинуть основной арсенал образов, хотя уже доподлинно известно, что имевший место в прошлом культ ведьм практически наверняка является исторической подделкой, появившейся куда позже? Почему мы до сих пор считаем этот образ скорее позитивным, чем негативным, учитывая всех тех женщин, что были казнены людьми, верившими в чудовищные домыслы о культе ведьм? Почему ведьма до сих пор не превратилась в эксцентричную фигуру из разных эпох прошлого, в образ, достойный жалости, и, пожалуй, даже трагичный? Почему она остается для нас столь привлекательной? Почему мы до сих пор видим в ней своего рода величие? Причин тому много.

Ведьма, всегда присутствующая в нашем воображении, обладает тайным знанием и скрытыми амбициями, умеет налагать мощные заклятья и жаждет мести. Какое же облегчение она приносит женщинам, попавшимся в ловушку двусмысленных описаний добродетели! Она дает нам разрешение чувствовать ярость и зависть, учит принимать свое желание одержать победу над другими и насладиться триумфом! Какую свободу мы обретаем, увидев ее способность обращать врагов в лягушек! Как же это соблазнительно – превратить тех, кто причиняет нам боль, в жалких слизняков! Не пытаться доказать им свою правоту или переспорить, а просто заставить их умолкнуть раз и навсегда!

Архетип ведьмы вызывает множество реакций вне зависимости от того, в какой форме является нам: в доброжелательном обыденном обличье или в угрожающем образе из ночных кошмаров, в одной из двух традиционно выделяемых категорий ведьм.[2] У нас вызывает бесконечное любопытство то знание мира сверхъестественного, которым обладает ведьма. Иногда мы ощущаем агрессию по отношению к ведьме, хотим перехитрить ее, представляем, что сжигаем на костре и не даем осуществиться ее злокозненным планам. Ее жуткие силы могут внушать нам страх, несмотря на то, что ведьма - лишь вымышленный персонаж, мы можем испытывать тревогу, боясь, что она наложит страшное заклятье на тех, кого мы любим. Мы можем относиться к ней неодобрительно из-за того, что она попирает все человеческие ценности и живет вне социума. Однако, она же вызывает у нас и восхищение: сказочный персонаж, который с помощью белой магии может снабдить нас настоящим волшебным огнивом, плащом-невидимкой и множеством других тайных сокровищ. Ведьма часто появляется в виде старухи, удалившейся от цивилизации и презревшей социальные условности, однако же в своей юной форме она продолжает околдовывать нас своей соблазнительной красотой.

Ведьма всегда вызывает бурную реакцию у людей любых возрастов и наклонностей. Дети всегда обожали слушать сказки о ведьмах, а теперь получают истинное удовольствие от ее образа в комиксах и телесериалах, где она иногда предстает очаровательная волшебница, живущая среди простых смертных, а иногда как жуткая фигура из страшных снов. Во времена популярности Бэтмена разные виды ведьм объединила в себе Женщина-Кошка, ставшая амбивалентной фигурой, в которой сочетаются добро и зло, злой интриганкой, которая иногда случайно совершает хорошие поступки. Этот образ вызывает у юных зрителей благоговейный ужас и восхищение.

Когда появилось движение за освобождение женщин, одна из групп выбрала слово «ведьма», в качестве акронима, раскрывающего суть их деятельности.[3] В своем манифесте они выступают в поддержку тех качеств ведьмы, которые присущи женщинам и осуждаются патриархальным обществом. Манифест восхваляет агрессивных женщин, которые отказываются играть роль «второй половины» своего мужа, избегают женской мягкости и готовы визжать и рычать от ярости, а не проглатывать ее или мазохистским образом направлять против самих себя.

Образ ведьмы, выживший даже после нескольких веков охоты на ведьм, кульминация которой пришлась на XVI-XVII века, стал проекцией, точно отражающей то, что происходит с разъяренной феминисткой. Реальным женщинам, жившим в разные эпохи по всему миру, приписывалось участие во внушающем ужас тайном сообществе, характеризовавшемся дьявольской хитростью и умом в сочетании с не менее дьявольским, обезумевшим животным началом, причем оба эти качества считались результатом сделки, заключенной с Дьяволом. Как известно, эта проекция использовалась для того, чтобы выслеживать и казнить женщин, объявлять их вне закона, пытать и убивать. Образ ведьмы обладал огромной силой, вбирал в себя все качества, которые вызывали ненависть у множества сообществ, как правило – религиозных, в силу чего преследователи ведьм зачастую не испытывали ни малейших угрызений совести.

Немаловажным представляется тот факт, что ожесточенная травля женщин-ведьм достигла своей кульминации в XVI-XVII веках. Самые громкие победы были одержаны исповедовавшими демонологию преследователями ведьм именно в эпоху зарождения интеллектуальности и развития философии науки. Преследователи ведьм вовсе не были просто дорвавшимися до власти невеждами и фанатиками. Среди них были такие люди, как философ права Жан Боден, чья вышедшая в 1580 году «Демономания колдунов» стала справочником для судей, которые вели процессы над колдунами. Сто лет спустя английский богослов Джозеф Гленвилл написал работу «Поверженное саддукейство» (Saducismus Triumpbatus). Приведенный в этой книге анализ колдовства произвел столь сильное впечатление на выдающегося деятеля той эпохи, кембриджского философа-платоника Генри Мора, что тот добавил свой собственный материал к более позднему изданию труда Гленвилла. [4]

В нашей книге мы надеемся объяснить причины, по которым общество обычно не переносит женщин, несомненно обладающих выдающейся силой духа или тела, или же и того, и другого. Особым нападкам такие женщины подвергаются, если у них есть доступ к тем силам духа, которые считались прерогативой лишь небольшого количество людей, исключительно мужчин, в XVI-XVII веке и ранее. Если женщина обладает способностями, связанными с предметами и социальными ролями, которые предназначены церковью и обществом лишь для немногих избранных, само ее существование становится невыносимым оскорблением. Поскольку такие женщины в интеллектуальном смысле явно нарушали священный закон, предполагалось, что они могли нарушить его и в других отношениях – и не просто предполагалось, а принималось за аксиому. Разумеется, они вступили в союз с Дьяволом. Естественно, люди считали, что ведьмы причастны к совершениям самых ужасных преступлений, какие только можно вообразить, согласно господствующим законам и убеждениям – к совершениям тех самых преступлений, о которых люди сами втайне мечтали. Отсюда и огромный масштаб проекции, который в средневековье привел к охоте на ведьм. Отсюда возникает и как никогда актуальный сегодня вопрос: кто такая ведьма, и зачем она нужна? Для того, чтобы найти ответ на этот вопрос, нам необходимо сконцентрироваться на символе, представляющем столь мощные силы внутри нас, что они могут в высшей степени искажать наше восприятие реальности и превращать нас в преследователей и убийц, будить дремлющие в нас предрассудки, сексуальные извращения и жажду крови – по крайней мере, в нашем воображении.

Ведьма продолжает появляться в наших снах как образ, символизирующий злые намерения и разрушение. Вот жуткие примеры из снов двух разных женщин. Первый: «Кошка и кролик вступили в половую связь, но это неправильно. Некая злая женщина наложила на них заклятье. Другие животные на заднем плане пытаются убить злую женщину, и это им удается. В результате кошки вступают в связь с кошками, а кролики - с кроликами».[5] Cновидица сказала, что в этом сне в самих по себе кошке и кролике нет ничего плохого, просто от их связи на свет может появиться жуткое чудовище. Соитие же произошло по воле колдуньи, которая символизирует, по словам сновидицы, «энергию хаоса». Злая сущность женщины состояла в способности вводить в заблуждение, искажать энергию и хаотично проявлять ее, обкрадывая таким образом сновидицу и мешая двигаться в избранном направлении. По словам самой сновидицы «она делает все, чтобы сбить меня с толку, такова ее природа, и я перестаю ориентироваться в пространстве и понимать, кто я. Я перестаю быть самой собой, а потом все части меня перемешиваются».

Второй сон, приснившийся другой женщине, представляется более сложным.

Внезапно мне безумно хочется нарисовать рисунок. Идея заключается в том, чтобы изобразить ауру людей, а не их самих в буквальном смысле. Я точно знаю, что хочу сделать – нарисовать карандашом каждого человека в виде облака из тонких полосок и перекрестной штриховки. Особенность и притягательность этого рисунка отчасти будут создаваться тем, что одни участки будут накладываться на другие – предположительно, так я хочу изобразить отношения между людьми. Я ощущаю прилив вдохновения… и приступаю к работе с огромным усердием, сосредоточенно и воодушевленно. Мне нелегко даются все те тонкие нюансы, которые я хочу показать, но я уверена, что если уделю этой работе достаточно времени, то все получится. Я нахожу особую бумагу, которая придаст моей картине дополнительную фактурность.

Но затем уверенность начинает покидать меня, и я осознаю присутствие крайне неприятной фигуры, которая полностью лишает меня ощущения идентичности. У нее пылающие красные глаза. Такое ощущение, будто отвратительная реальность вторгается в мой творческий процесс и разрушает его. Меня охватывает сильный страх, почти что ужас, и я впадаю в полное оцепенение. Однако, я понимаю, что должна продолжать работу над рисунком, если хочу хоть как-то существовать отдельно от этой фигуры.

Сновидица называла эту фигуру «красноглазой ведьмой» и сказала, что та обладает «силой заражать, запугивать и превращать в посредственность; зло победит добро. Она настолько переполнена кровью, что у нее красные глаза, она обладает огромной силой и несет разрушение. В этом сне я хочу творить из любви, из моих истинных чувств, делать не то, что должна, а то, к чему стремится моя душа. А эта фигура словно магнит, притягивающий к себе все». Сновидица почувствовала, что вступает в конфронтацию с фигурой ведьмы каждый раз, когда хочет творить (то есть, практически постоянно, поскольку сновидица – художница). Она сказала, что стоит ей открыться желанию создавать, как тут же появляется фигура ведьмы и «…поджидает меня. Я вынуждена вступить с ней в противостояние, а если попытаюсь обойти ее, то упущу что-то важное. Красноглазая ведьма – моя худшая сторона, в ней много гнева, но это та часть меня, которая хочет что-то получить».

Таким образом, мы видим, что в этом сновидении ведьма представляет собой крайне важную энергию, агрессивную творческую силу в другом человеке. Нельзя просто взять и отречься от всего, что символизируют собой эти архетипические проявления, иначе мы потеряем доступ к невероятной энергии и силе, которую они пробуждают. Образ ведьмы обозначает силу, которая возникает, когда женщины хотят стать творцами самим себе, а не только выполнять функцию биологического воспроизводства. Позитивное влияние ведьмы обнаруживается именно здесь, в ее крайнем негативном проявлении. Она может приводить к выраженным позитивным изменениям внутри женщины, если та не станет избегать этой архетипической фигуры или, напротив, полностью с ней отождествляться. К этой мысли мы вернемся чуть позже.

Теперь обратимся к образу клоуна. Он совсем не похож на одетую в лохмотья старуху, которая живет в скрытом от посторонних глаз месте, варит терпкое зелье из трав и кореньев в ржавых старых котлах, приправляя его крыльями летучих мышей и глазами лягушек. Клоун весело выскакивает на сцену в ярком костюме, несет с собой цирковую суматоху, эксцентричный сюрреализм и взрывы смеха. Большинство людей сочло бы его полной противоположностью ведьмы. Ведьма с хохотом улетает от обычных людских забот, ее совершенно не заботят нужды ближних, она не боится задеть их чувства или пойти наперекор желаниям, а клоун пробуждает в нас множество простых человеческих чувств. Сначала он заставляет нас смеяться до слез, а затем очередным трюком снова вызывает у нас хохот. Клоун помогает нам ощутить свое превосходство, позволяя предвидеть результат заранее, как это происходит, к примеру, в сценке, когда герой вот-вот должен поскользнуться на банановой кожуре или получить в лицо тортом со сливками. Одновременно с этим клоун олицетворяет наше самое сильное и скрытое чувство неполноценности. Клоун остается в стороне, когда все остальные стоят вокруг него и смеются. Он – трогательный и печальный, он отчаянно ищет близости, надеется, что очередной поразительный трюк поможет ему забраться на дерево и спасти заблудившегося котенка, который принадлежит прекрасной девушке, но в результате клоун лишь бубнит что-то себе под нос, запинается, и у него совсем ничего не получается. Кособокая лестница покачивается, клоун падает на землю, а котенок проворно прыгает прямо в раскрытые объятья хозяйки. Счастливая парочка удаляется, а набивший шишку, печальный и грустный клоун остается в дураках. Мы уже готовы погрузиться вместе с ним в пучину безнадежного отчаяния, но тут он взмывает вверх на воздушном шаре, и мы снова оказываемся в мире его забавных выходок и проделок, не понимая, как можно было так расстраиваться из-за какой-то там ерунды.

В отличие от ведьмы, клоун все время переходит от разрушения к восстановлению, от краха к возрождению и обратно. В эксцентрических комедиях и их современных аналогах никому не приходится оплачивать счет за квартиру, которая полностью разрушена в результате проделок клоуна. Если кто-то поскользнулся на шкурке от банана и упал, то его боль не будет длиться вечно, никому не надо убирать и отмывать остатки торта со сливками с лица, мебели и стен. Уже в следующем кадре квартира окажется в полном порядке, банан снова на месте, и даже торт цел и невредим

Клоунами становятся рано, и проявляется это в обычной повседневной жизни, причем строго определенным образом. Один третьеклассник рассказал нам о своем друге по имени Сэм. Сэм не умел играть в мяч. Вместо того, чтобы попробовать научиться играть, он «очень забавно падал, каждый раз, когда мячик летел ему в руки». Сэм прикрывал клоунским поведением свою неуклюжесть и смущение, прибегая к нему вместо того, чтобы обучиться новому навыку. В сновидениях клоунское поведение тоже выполняет ригидную функцию маскировки. Одному мужчине приснилось, что ему сообщают о смерти некого молодого человека: «Он переходил улицу, засмотрелся на женщину, и его сбило машиной. А я сказал: «Похоже, он на нее и правда запал!». Все засмеялись и сказали, что это очень смешно». Остроумная реплика скрывает за собой то, что происходит с нервными молодыми людьми, которые слишком заглядываются на женщин, и в то же время делает героя сновидения забавным весельчаком по сравнению с его родными и близкими. Ему удается заслужить их одобрение, а не критику. Сам сновидец, комментируя этот сон, сказал, что юмор для его является способом избавиться от накопившейся агрессии.

Вот еще один пример, дающий нам примерное представление о том, какие проблемы возникают, если маска клоуна превращается в идентичность. Клоун пробуждает в нас приятные чувства, но где же чувства самого клоуна? На встрече терапевтической группы мужчина поделился своим проблемами с группой, но сделал это настолько забавно, рассказав несколько захватывающих историй, что реакция группы свелась к безудержному смеху или слезам жалости. Он завоевал их одобрение, и теперь группа с нетерпением ожидала продолжения рассказа. Члены группы восхищались его пылкостью – он уравновешивал их депрессию, давал возможность посмеяться над своими собственными проблемам, казался им нежным и теплым человеком. Благодаря ему, другие члены группы могли не только осознать свои слабости, но еще и принять те части себя, к которым раньше относились с презрением. Лишь через несколько недель группа начала понимать, что мужчине удалось затронуть их чувства, а вот они до него достучаться так и не смогли. За шутками и проделками им не удавалось разглядеть его истинное лицо, скрытое многочисленными масками. Постепенно они стали ощущать все больше гнева из-за того, что он так виртуозно обводит их вокруг пальца, и вдруг заметили в себе желание подвергнуть его нападкам, чтобы уже наконец сорвать с него все маски. Они начали понимать, что клоунада, затронувшая их чувства, была еще и эффективной защитой от его собственных чувств.

В психической жизни человека мотивы клоуна и ведьмы часто переплетаются. Один мужчина, который знал, что имеет склонность вести себя как клоун, чтобы держать людей на расстоянии, сказал, что испытывает страх перед женщинами, проявляющими к нему интерес как к мужчине. По его словам, такие женщины хотят завладеть им или поглотить: «Я – клоун, а она – ведьма, и она хочет захватить меня и лишить меня способности быть клоуном».

Подобно ведьме, во многих случаях клоун представляет собой фигуру, обладающую притягательным очарованием. По всему миру, в очень разных обществах и культурах зрители высоко ценят искусство комедиантов и восхищаются их выступлениями в цирке, в кино, на радио, по телевидению, в театрах и ночных клубах. Зрители смеются над шутками, розыгрышами и сценками, над словами и костюмами комедиантов, над тем, как они кидаются тортами и стреляют из пушек, над их гримом и реквизитом. Этим персонажам отводится отдельное место в нашей жизни – они являются летописцами целых наций и культур. Фильмы Чарли Чаплина и Бастера Китона, а также современные эксцентричные комедии, фильмы Филдса и братьев Маркс, Бинга Кросби и Боба Хоупа, а также Питера Селлерса подводят итог целой эпохи от Первой мировой войны до войны во Вьетнаме[6]. Горе и радость, два единственных неподдельно искренних чувства и не особенно внушающие доверие победы шести или семи десятилетий прекрасно отражены в мизансценах и показаны с такой же четкостью и ясностью, как нарисованная улыбка или слезы на лице клоуна.

Зачем

Образы ведьмы и клоуна представляются нам очень яркими, поскольку в гипертрофированной форме отражают чувства обычных людей. Представляя собой крайнее преувеличение базовых человеческих качеств, они предстают перед нами образами, явно имеющими отношение к половой идентичности женщин и мужчин, но обычно остающимися за пределами общепринятых представлений, которые заложены в каждом из нас. Однако, эти фигуры очень человечны, а не божественны, они – такие же люди, как и мы, и отождествляются с определенными частями несомненно человеческой идентичности, из которых им удивительным образом удается создать неповторимое целое, неизбежно приобретающее карикатурные черты.

Образ ведьмы воплощает в себе древний ум и силу женщины, столь разительно отличающиеся от сознательного рационального мышления и степени женских амбиций. Ее ум и сила в значительно большей степени связаны с природой, сконцентрированы на внутренней жизни, которая возникает из бессознательного источника и не подчиняется законам логики и причинно-следственным связям. Ведьма оказывается вне сообщества и привносит в него новые сочетания хорошо знакомых ингредиентов. Она бросает вызов, пугает и служит источником вдохновения. Ее ум, будучи востребованным, становится мудростью.

Сила ведьмы, будучи присвоенной, идет рука об руку с истиной. Она представляет собой контрсексуальный аспект, принадлежащий женской идентичности, нечто расщепленное, отвергнутое, превращенное в своеобразного «козла отпущения» из-за того, что ведьма вызывает беспокойство, кажется людям чуждой и «неженственной». Ведьма – архетипический образ элемента маскулинности в фемининной идентичности, той динамики противоположного пола, которая присутствует в фемининной идентичности[7]. Ведьма легко становится мишенью для ненависти и злобы, идеальным контейнером для чувства вины даже в эмансипированных обществах, очень далеких от охоты на ведьм, процессов над ведьмами и казней. Она всегда стоит в подчеркнуто демонстративной позе, представляя собой карикатуру на то, что наше общество и культура называют маскулинностью, силой, интеллектом, логикой, точностью и способностью бросить вызов. Ведьма воплощает в себе все эти элементы, однако необычным, женским способом. Так, к примеру, логика ведьмы есть логика ассоциативная, а не причинно-следственная, ее точность происходит от напряженной концентрации, а не концептуальной ясности. Сила ведьмы в знании тайной жизни природы, а не общества, ее ум принадлежит бессознательному, а не рациональному. Она воплощает проблему, с которой в той или иной форме сталкиваются все женщины: как интегрировать динамику контрсексуального аспекта и воплотить все эти бесспорно маскулинные характеристики в рамках фемининной идентичности.

Для женщин ведьма является наиболее значительным недостающим элементом гендерной идентичности, подробно разработанным в культуре, причем в весьма преувеличенных и карикатурных формах. В своем негативном обличье ведьма представляет собой образ женщины, одержимой живущей в ней маскулинным началом. Ведьма мужеподобна, у нее растет борода, она ведет себя напористо. Ведьма отвергает традиционную женскую роль спутницы жизни и хранительницы очага, заботящейся о тех, кто зависит от нее и нуждается в ней. Она стремится обрести свою собственную силу и власть на другими. Она желает получить тайное знание и научиться использовать его в своих личных целях. Ведьме нужно оружие, которое заставит других подчиниться ее воле. Она бросает нам в лицо свои амбиции и требует, чтобы ее признали высшим существом, и горе тому, кто на свой страх и риск осмелиться мешать ей в достижении цели.

Отказавшись от пыток ведьм, социум продолжает использовать негативный портрет ведьмы, чтобы удержать женщина в рамках конвенциональной фемининности, суггестивно угрожая им: «Вот видишь, что с тобой будет! Ты станешь ведьмой!». Услышав такую угрозу, женщина начинает считать интенсивность своих переживаний и изначальную силу сознания причиной всех сложностей, которые у нее возникают при попытках построить отношения. Женщина сама начинает смотреть на свои таланты с недоверием.

В отличие от клоуна, у ведьмы нет зрителей, жаждущих понять, какими знаниями она обладает и что несет в мир. Иногда люди хотят воспользоваться ее силой, но при этом отвергают саму женщину. Иногда они могут даже попытаться украсть у ведьмы ее силу, а потом изгнать. Она представляет собой угрозу для общества, и общество готово встретить ее во всеоружии и дать отпор. Вместо того, чтобы помочь ведьме справиться с избыточной энергией, которой она обладает – энергией огромной, выходящей далеко за рамки того, что считается нормальным для женщины – социум совершает насилие над душой женщины, предлагая ей сменить внутреннюю дисгармонию на другую, социальную дисгармонию и пытается поймать ее в сети социально одобряемых норм и ограничений. Социальные нормы обманом заставляют ведьму принимать эту энергию за саму себя, а ограничения учат эту энергию подавлять. Такой дисбаланс лишь усиливается нарастающей социопатией. Часто говорят о негативном влиянии ведьмы на окружение, но на самом деле это окружение негативно влияет на нее. Окружение приписывает ей силы, находящиеся за пределами конвенционального определения женского – перемещение между видимым и невидимым, решительность и умение выходить за рамки традиций и ограничений социума. В этом и состоит ее преступление – не в пособничестве дьяволу, не в повышенной эмоциональности, не в изнасилованиях, не в поедании детей. Она представляет собой опасность, поскольку наслаждается контактом с сокрытыми от остальных тайнами природы, она многое знает и многое может. Однако окружающие люди думают лишь о колдовстве и приписывают всю колдовскую силу ведьме, как будто это исключительно ее рук дело, поэтому она и оказывается в созданной сообществом роли козла отпущения, в результате молчаливого сговора всех членов сообщества.

Фигура клоуна воплощает другой набор первичных эмоций, все те чувства, которые объявлены вне закона принятыми в социуме стереотипами маскулинной идентичности. Клоун, в отличие от героев и хладнокровных мужчин-лидеров, играет роль дурака, будучи слишком женственным, беспокойным и сентиментальным. Своими ослиными ушами или шутовским колпаком он привносит обсценное в мир благовоспитанности, его резкие крики нарушают покой мира трезвых суждений. Он подобен громогласному психиатрическому пациенту, оказавшемуся среди обычных, спокойных, нормальных людей. Балансируя на грани между привлекательным и гротескным, между мудрецом и дураком, клоун приносит хаос в упорядоченную жизнь социума, переворачивает с ног на голову всю иерархическую систему, словно бы делая инъекцию безумия нормальным и благоразумным членам общества. Однако, в отличие от ведьмы, зрители как правило любят его, в противном же случае он продолжает собирать вокруг себя людей и устраивать представление до тех пор, пока они не поддадутся его очарованию, пусть и против собственной воли. Крайне занимательным оказывается умение клоуна смешивать разные категории сексуальности, что обычно пугает людей. Он мужчина или женщина? Ребенок или родитель? Развратник или застенчивый влюбленный? Хватит ли ему сил избежать всех тех разрушений, которые он сам же и производит, или же клоун останется жертвой, неспособной претворить в жизнь даже самые скромные планы?

Загримированное лицо циркового клоуна, застывшее каменное выражение лица Бастера Китона или нетерпеливо поднятая бровь Граучо Маркса не показывают нам истинных чувств, однако будят самые разные чувства в нас самих. Клоун воплощает cобой архетипическое ощущение необходимости защищаться – ощущение, которое клоун пробуждает или вызывает у других, но скрывает в себе самом. Он представляет собой диссоциированную или отвергнутую женскую часть в мужчине, которая на самом деле является неотъемлемой составляющей маскулинности.[8] Мужчина отвергает фемининную часть в себе, социум считает ее неприемлемой для маскулинности, поэтому фемининная часть маскулинности проявляется в преувеличенной, клоунской форме, как будто клоун насмехается над тем, что из себя представляет.

Подпись под иллюстрацией на стр. 8 оригинала «Он представляет собой диссоциированную или отвергнутую женскую часть в мужчине, которая на самом деле является неотъемлемой составляющей маскулинности».

Сами чувства присутствуют, но клоун всячески защищается от них. Чувства, бесспорно, являются частью личности мужчины, но конвенциональное мышление считает их исключительно женским проявлением. Когда чувства настолько диссоциированы от маскулинного, они неизбежно проявляются в женской форме. Клоун исполняет номер о гендерной идентичности, вызывая сильные чувства у других, но сопротивляясь чувствам в самом себе, он представляет собой угрозу стереотипному представлению о мужчине, как о сильном, твердом, здравомыслящем, уверенном в себе и решительном человеке – он нетвердо стоит на ногах, у него дрожат коленки, он рассеян и неуверен в себе, склонен к сентиментальности и меланхолии, а также нервно смеется над непристойными шутками.

Почему же ведьма и клоун до сих пор настолько живы и актуальны для нас? Потому что эти образы архетипичны, а архетипы представляют собой неисчерпаемый ресурс для борьбы со стереотипами, которые загоняют живых мужчин и женщин в готовые гендерные идентичности и не дают им вырваться на свободу.

Никто не любит, когда его сводят к стереотипу, даже вербально. У большинства из нас, особенно у женщин, гендерные стереотипы вызывают резкий протест. Согласно наиболее жестким стереотипам, мужчины должны быть сильными, иметь волевой подбородок и никогда не показывать своих чувств, а женщины должны быть нежными, ласковыми и никогда не претендовать на власть в открытую. Женщинам не хватает интеллекта, мужчинам – чувств. Такие топорные упрощения должны вызывать у нас ярость, многие из нас всей душой преданы борьбе с этой унизительной, преследующей нас типологией.

Мы даем себе слово бороться с этим, а потом вдруг спотыкаемся. Одна студентка-феминистка рассказала нам о том, как попалась в эту ловушку. Ей казалось, что она питает отвращение к образу мужчины как сильного, жесткого, безэмоционального человека, эдакого вечного ковбоя, пытающегося уйти от своих чувств и постоянно доказывающего, насколько он крут. Однако, когда ее собственный молодой человек в период нервного срыва расплакался и проявил свою потребность в заботе, девушку словно выключило, молодой человек стал неприятен ей в сексуальном отношении, и вообще показался большим ребенком. Ей пришла в голову пугающая, стереотипная мысль о том, что придется стать ему матерью, и она отреагировала так же стереотипно. Многие студенты-мужчины на словах соглашаются с идеями феминизма и поддерживают движение за полное возвращение женщине ее прав, однако избегают вступать в интимные отношения с теми самыми женщинами, чьи права отстаивают на людях. Один из них сказал так: «Мне ужасно надоели все эти споры! Слова, слова – постоянные разглагольствования!».

Мы должны вернуться к пересмотру этих стереотипов и всего понятийного аппарата, который сформировался вокруг них. Надо научиться не просто отрицать или принимать эти стереотипы, а понять, как они возникли, и в чем состояла их функция. Разобравшись с этими вопросами, мы сможем с умом воспользоваться не имеющей аналогов возможностью, которую дало нам протестное движение против гендерных категорий, набравшее силу в конце двадцатого века, и в этом нам могут помочь открытия Юнга. В отличие от гендерных стереотипов, которые делят все сексуальные и психологические характеристики по принципу китайского меню – женщинам полагается все из колонки «А», а мужчинам – только то, что в колонке «Б», Юнг утверждает, что цельный человек сам по себе является контрсексуальным. Ни одна женщина не является полностью фемининной, в ее психике присутствуют динамические импульсы, символические образы и энергетические заряды, которые отражают всяческие ассоциации с маскулинностью. Обратное утверждение верно для мужчин. Вне зависимости от пола, человек никогда не сможет познать себя без сознательного присвоения контрсексуальных аспектов любой этиологии – культурной, физиологической и так далее.

В этом и состоит наша сегодняшняя задача: сознательно признать существование противоположных сторон нашей личности и утвердиться в них. Сделать это нужно не упрощенным, поверхностным образом, что может лишь усилить действие стереотипов, а очень индивидуально, исходя из наших личностных особенностей. Мы достаточно внимания уделили тому, что это процесс значит для мужчин и женщин вообще, давайте зададимся другим вопросом: что значит для меня или для вас, способность сказать: «Я – женщина, которая приняла маскулинность в себе» или «Я мужчина, который познал свою фемининность»? Для этого необходимо пройти два этапа. Нужно не только признать существование этой другой стороны, которая учит нас истинному сосуществованию с инаковостью, но еще и интегрировать ее, соединить со всеми нашими частями, погрузиться в нее, выстроить систему взаимосвязей со всем, что мы знаем на сознательном уровне нашей гендерной идентичности.

У этих двух этапов, в свою очередь, есть два аспекта, которые можно искусственно развести для того, чтобы внести в этот разговор большую аналитическую ясность. На самом деле, по мере проживания эти части перемешиваются, и именно в этом смешении, в крайне сложном сочетании различных черт характера и имеющегося опыта, возникает то, что определяет нас как личность и порождает бесконечное, завораживающее разнообразие человеческого рода. Поэтому нам следует приложить все силы, чтобы понять, что определения мужчины или женщины, которое подошло бы всем нам, просто не существует. Существуем лишь мы все в своем многообразии, здесь и сейчас, из плоти и крови. Не существует верных для всех формул, сценариев или уравнений. В этом живом процессе можно выделить два аспекта: знакомство с противоположными сторонами, контрсексуальными аспектами, и вплетение их в нашу доминирующую гендерную идентичность мужчины или женщины.

Анима и анимус - термины, предложенные Юнгом для обозначения контрсексуальных архетипов в личности мужчины и женщины - действуют в человеческой психике и передают бессознательное содержание (что характерно для всех архетипов) нашему сознательному эго[9]. Благодаря им мы можем включить эти содержания в нашу повседневную жизнь и ассимилировать в нашу сознательную адаптацию. Затем происходит объединение контрсексуальных аспектов нашей психики и их смешение с нашей доминирующей половой идентичностью. Мужчина становится в больше степени мужчиной, а женщина – в большей степени женщиной. Согласно этой схеме, анима и анимус соединяют нас с Самостью, уравновешивающей разнонаправленные силы в психике. Осознаваемым результатом этого процесса становится то, что женщины и мужчины проявляют свою гендерную принадлежность более полно и явно.

Архетипы ведьмы и клоуна представляют собой точки входа для запретных противоположностей внутри нас, для архаичных энергией сексуальности и духа, которые отчаянно требуют включения в коллективный мир ценностей эго, в нашу общую экзистенцию и предназначение. У нас есть шанс приручить животных, оседлать ветер, отвоевать у моря немного суши, ведь в нашей жизни мы отыгрываем все проявления первобытной жизни[10]. Мы вносим свой вклад в само бытие, находя в себе силы встретиться и разобраться с нашим личными версиями комплексов ведьмы и клоуна.

Учитывая вышесказанное, становится ясно, почему архетипы ведьмы и клоуна невероятно актуальны для нашей текущей ситуации. Коллективные стереотипы не дают появиться важным частям идентичности как мужчин, так и женщин. Эти части поддерживаются фигурами ведьмы и клоуна. Ведьма олицетворяет собой то, что отрицается в стереотипном образе женщины: изначальные интеллектуальные способности, драйв и неординарную силу. Клоун олицетворяет то, что отрицается стереотипным представлением о мужчине, как о гендере, сосредоточенном исключительно на достижениях. Клоун показывает нам мямлю, ранимого дурачка, мужчину, для которого чувства важнее всего, попавшегося в паутину сложных взаимоотношений с окружающими его живыми и неживыми сущностями.

Когда эти архетипы констеллируются в психике конкретного человека, то следствием, при условии того, что архетипы будут узнаны и интегрированы, является возвращение гендерной идентичности человека утраченных, наполненных энергией частей. Женщина, столкнувшаяся с пробуждающейся в ней силой ведьмы – силой, повергающей ее в растерянность и лишающей энергии на бессознательном уровне – понимает необходимость научиться уверенно владеть своей собственной силой и направить энергию на удовлетворение своих первичных потребностей. Такое проживание силы не помешает выполнению ее подлинного желания отдать себя тем, кого она любит. Однако, ей необходимо признать, что желание отдавать другим не сможет заменить ей ее собственного, индивидуального пути. Во втором из приведенных нами снов художница инстинктивно понимает, что желание творить должно включать в себя осознание негативной силы, противостоящей творчеству.

Мужчина, который осмеливается повернуться к зеркалу и взглянуть на своего клоуна, обнаруживает там ранимость, полные надежд иллюзии, творческую игру образов и символов – все, что раньше он проецировал на других. Он обретает новую способность чувствовать и рождать с помощью своего творческого потенциала. В каком-то смысле каждый из полов в этом процессе обретает символическую силу пола противоположного: женщина – способность к фаллическому проникновению, мужчина – контейнирующую матку. Однако, женщина остается женщиной. Она не превращается в транссексуала, в существо с неопределенной половой принадлежностью, не заменяет свои половые органы приклеенным фаллосом. Скорее, она становится женщиной, содержащей в себе фемининную версию фаллического проникновения и потенции. Мужчина остается мужчиной, не меняя при этом свои органы на принимающие фемининные – если бы он попробовал это сделать, то совершил бы большую ошибку и превратился бы в карикатуру на мужское, в слишком женственного представителя мужского пола. Он находит свою версию традиционно женской способности контейнировать. Но все это лишь одна сторона процесса. Вторая же сторона, и сторона крайне существенная, а по нашему мнению и воистину революционная, состоит в полной интеграции сознанием контрсексуальных способностей, извлеченных из бессознательного, а следовательно, носящих на себе множество следов бессознательного. Мы считаем эти способности примитивными, безличными и компульсивными, поскольку продолжаем идентифицироваться с ними. Женщина по-настоящему обретает свою силу и интеллект внутри собственного контейнирующего пространства, которое было бы неверно называть мужским. Мужчина оказывается способен установить надежную связь с фемининными способностями внутри себя, переживать собственную уязвимость и яркие проявления чувств в защищенном внутреннем пространстве. Если же остановиться на полпути, то мы получим мужеподобную женщину - сварливую бабу, отвергающую близость, или инфантильного мужчину, который в лучшем случае спосбен вызывать материнские чувства. Ни он, ни она не способны на живое, яркое, но при этом гибкое взаимодействие с инаковостью мужчины и женщины. Юнг называет этот этап стадией гермафродита, местом, находящимся лишь на полпути к целостности или обретению себя:

Гермафродит обычно является символом, предшествующим индивидуации, он предшествует созданию ценностного центра, или драгоценного бриллианта. Вот почему он всё же обозначает неудовлетворительное состояние, что подтверждается рисунками из алхимических книг, представляющими гермафродита в виде чудовищного существа с двумя головами, которое не символизирует полное освобождение от пары противоположностей. Интеграционные символы должны представлять собой нечто совершенно новое и независимое, превосходить противоположности, иначе символ не является интеграционным. Гермафродит же показывает нам человека, все еще раздираемого пополам, он – единственный путь к целостности и завершенности. [11]

В наше время принято называть гермафродитизм популярным термином «андрогинность». Ведь это так соблазнительно, мечтать о новой человеческой расе, представители которой не будут ни мужчинами, ни женщинами, станут свободными ото всех ограничивающих стереотипов и получат все преимущества обоих полов! Однако, зачастую этот идеал «унисекс» не предлагает нам никаких практических рекомендаций по тому, как развить человеческую личность в реальных людях, которые, как бы мы к этому ни относились, являются или мужчинами, или женщинами. На самом деле в таких случаях происходит либо регрессия к досексуальной стадии развития, своего рода возвращение доэдипальному периоду, когда половая дифференциация еще толком не завершилась, или же, по словам Юнга, застревание на стадии гермафродита в виде монструозных мужчины-женщины или женщины-мужчины, подобных которым мы встречаем на алхимических рисунках в виде человека с двумя головами. В таком случае студентка дает своему молодому человеку понять, что он может открыть ей свои чувства, а когда он наконец решается на это, унижает его как мальчишку. Пока что она не может найти способ гармонизировать эти части себя, одна то и дело подменяет собой другую, и девушка проживает эти части последовательно, а не одновременно. В таком случае студент поддерживает свою подругу в ее попытках самоутвердиться, но старательно избегает близости. Он не держит слово и не может принять тот факт, чтобы в его распоряжении оказываются противоположные способности: восприимчиво поддерживать и проникать, заканчивать и начинать, толкать и тянуть. В результате мы продолжаем причинять друг другу боль и сбивать с толку

Ведьма может послужить прекрасным примером этого опустошительного процесса. Вот женщина, которая обнаруживает в себе разнонаправленные импульсы – с одной стороны, щедро отдавать тем, кого любит, отдавать себя всю, без остатка; с другой стороны – высасывать из любимых все соки, чтобы оправдать свое собственное восприятие истины. Она вступает в борьбу за соединение в себе этих противоположностей, за то, чтобы обе эти стороны нашли в ней место уникальным, индивидуальным, конкретным образом. А вот перед нами другая женщина – невероятно притягательная, проявляющая дикую, страстную сексуальность, часто переходящая все границы, установленные даже самым терпимым социумом, ощущающая непреодолимую тягу к стабильной, постоянной, наполненной доверием связи – к самой сути брачного обета. Ей необходимо обуздать обе стороны, иначе жизнь ее наполнится отчаянием и незавершенностью. Ей придется найти свой способ решения общей для многих проблемы: стремления к экстазу, будучи заключенной в банальные схемы повседневной жизни. И наконец, перед нами третья женщина – колдунья, переполненная энергией и стремящаяся к обретению смысла жизни. Она чувствует, что должна проживать свою жизнь по максимуму до самой смерти, должна тем или иным образом войти в контакт с пламенем истины или же сгореть в нем. Она должна научиться контейнировать этот источник энергии, дающий позитивный, мерцающий путеводный свет, дарящий тепло и силу.

Ни одной из этих женщин не удастся закрыть глаза на то, что они знают, они не смогут притворяться, что в их жизни не было моментов, когда они вдруг ощущали все величие этой реальности и ее многообразие. Отказ от этого означает ампутацию важной части себя. Эти женщины не могут симулировать ложную бессознательность – такой выбор может повлечь за собой смертельно опасные последствия не только для самой женщины, но и для тех, кто встречается на ее пути. Будучи ведьмой, она пожирает своих детей. Будучи соблазнительной сиреной, она усыпляет свою собственную человечность. Будучи колдуньей, отравляет атмосферу своей постоянно тлеющей обидой и недовольством.

Клоун, склонный разводить сантименты и смеяться над своими чувствами, но при этом никогда не открываться им, тоже начинает заражать атмосферу вокруг себя слащавой мягкостью, которая не способствует развитию отношений, а наоборот – загрязняет их. В своем худшем проявлении он начинает проявлять фальшивые чувства, контролируя таким образом других людей и вызывая у них жалость своей уязвимостью. Он разрывает эмоциональные связи, постоянно взрывается и мечется между противоположными реакциями, чем разрушает любые длительные близкие отношения. Его просто разрывает от чувств, которые он не способен ни сдержать, ни выразить. Единственная надежда клоуна – идти вперед, заявлять о своем праве на близость, размышлять над этим и сообщать о своем желании другим. Если же он решит вернуться в закрытое, бесчувственное состояние, ассоциирующееся у нас с типичным мачо, то лишь посеет в себе разрушительный разлад, который приведет к невротизации, и станет придерживаться двойных стандартов относительно гендерных ролей в обществе, в результате чего станет склонен к предубеждениям и поискам козла отпущения.

Образы ведьмы и клоуна не только символизируют собой недостающие элементы нашей гендерной идентичности, но и помогают нам соединить наши важнейшие части и приблизиться к духовному измерению. Вместе фигуры ведьмы и клоуна представляют собой дух во плоти, показывая нам наличие невероятного в обыденном – сочетание, которое будучи осуществленным неподобающим образом, может искажать нашу телесную оболочку и негативно влиять, или даже разрушать, наши психологические границы. Здесь, в мире ведьмы, духовное начало смешивается с материей в виде животных, ковров-самолетов и говорящих столов. Здесь, в принадлежащем клоуну чудесном убежище, из-за постоянных катастроф – на материальном уровне проявляющихся в форме падающих потолков, рушащихся стен, падающих лестниц, которые вдруг начинают жить своей жизнью – происходит решающая встреча духа и человеческой материи.

Клоун постоянно терпит неудачу, пытаясь провести разницу между Я и не-Я, субъектом и объектом, постоянно разыгрывает свою пантомиму перед бесконечным коридором зеркал: перед зеркалом самого себя, зеркалом зрителей, зеркалом разных миров. Наблюдая за ним, мы начинаем задаваться вопросом, кто же на самом деле является чьим отражением?[12] Ломая границы эго, клоун впускает в себя поток психической жизни, который растворяет отдельное Я в глазах наблюдателя, в его глазах и наших глазах, и идет в зазеркалье, в водоворот бытия и становления, что созвучно дзен-буддизму, где утверждается, что истинное созерцание есть созерцание пустоты. То, что казалось нам незыблемой реальностью, является ничем иным, как игрой мира феноменов, иллюзией существования индивидуального сознания, эфемерной природой истории.[13] Так, клоун выводит нас за пределы равна льготно дискурса, символизируя собой ценности надрациональные – чистоту души и истинное просветление. Он выводит нас в пространство за пределами пространства, и наши взгляды на то, что есть иллюзия и что есть реальность, начинают изменяться. Мы присоединяемся к его дурачеству, начинаем дурачить других и позволять другим одурачивать нас. Вот почему Иисус молчал, представ перед Пилатом, а затем перед стражниками, которые издевались над ним и называли шутом. Иисус становится клоуном, уводящим нас в зазеркалье, на другую сторону, где то, что обычно считают глупостью вдруг оказывается мудростью.

Ведьма, в свою очередь, тоже заманивает нас в другое измерение мысли и чувства, присутствующее во всех нас, на магический уровень, где мы принимаем участие в жизни других людей, где нас связывают бессознательные принципы подобия, непрерывности и pars pro toto[14]. Будучи затянутыми в энергетическое поле, формируемое архетипами, мы ощущаем сходство похожих и непохожих вещей. Мы узнаем, что контакт может привести к заражению, что одна часть человека или предмета может представлял собой целое, что травма, полученная одним членом группы, может повлечь за собой травмы и у остальных[15]. Таким образом, ведьма и клоун делают очевидной своего рода духовную связь, которая существует среди нас на коллективном уровне и является неисчерпаемой, сколько бы мы ни пытались интегрировать ее. Ведьма никогда не превратится в добрую фею-крестную. Клоун никогда не уйдет с арены, чтобы работать страховым агентом или растить детей.

Ведьма и клоун живут в пограничных областях человеческого сообщества, настаивая на своей инаковости, и тем самым обозначают, насколько близко к инаковости находится само сообщество. Эти архетипы являются воплощением большой человеческой общности, а не просто скоплением личных проблем. Они ставят перед нами задачи, над которыми нам предстоит работать вместе. Как заново открыть и вернуть недостающую или утраченную фемининную энергию? Как впустить в нашу жизнь запретные для мужчин эмоции? Как нам воссоединиться с нашими исконными корнями?

На коллективном уровне мы обнаруживаем, что если нам удается наладить контакт с нашими архетипическими сущностями, с центрами нашей психологической идентичности, то мы теряем способность жить по-старому, довольствоваться тем, кем мы уже являемся или являлись. Все или ничего – теперь нам предстоит рискнуть по-крупному. Коллективные гендерные модели, как и любые другие коллективные модели, демонстрируют нам весь ужас и красоту нашей общей незрелости и нераскрытого человеческого потенциала. Ужас состоит в наличии гендерного стереотипа огромной ненависти к женщине и женскому, который присущ обоим полам и является неизбежным результатом страха перед фемининным и тем, что за ним стоит[16]. Подобную искусственную свободу мы видим во взгляде на мужчин, согласно которому именно им принадлежат высшие уровни бытия, однако это лишь поверхностное впечатление, за которым на самом деле стоят манипуляции их неудовлетворенной потребностью в одобрении и ощущении подлинной связи с другим человеком.

Красота же коллективных моделей состоит в том, что они показывают нам имманентную потребность человека сознательно улавливать разницу между полами, как представителями разных творческих элементов бытия, предлагая нам средства взращивания и совершенствования дифференциации личности. Архетипические элементы выходят далеко за границы контроля нашего рационального эго, мы не можем овладеть ими с помощью последовательности логических операции или систематического морализаторства структур супер-эго, а лишь путем обращения к потаенным, темным, поражающим своим размахом частям.

На данный момент есть ощущение, что общество начинает постепенно перерастать эти коллективные модели, поэтому мы уделяем особое внимание тому, сколько боли и неудобства они причиняют, насколько они безжизненны, насколько являются лишь сводом ригидных, жестких предписаний, как лишают нас важнейших частей нашей сущности. Для многих из нас эти модели кажутся лишь гигантским сексистским заговором. Именно на этом этапе коллективного и индивидуального перехода архетипы ведьмы и клоуна могут по-настоящему заявить о себе. В них можно увидеть невероятно ценный ресурс всего мира архетипов, особенно тех, которые помогают нам в гендерном самоопределении и полной реализации своих мужских и женских качеств.

Где же мы встречаемся с архетипами ведьмы и клоуна?

Повсюду! В самих себе, на границах сознания и на границах человеческого общества. Если говорить о ведьме, то она живет на опушке леса или на краю «Гримпенской трясины»[17]. Жизнь клоуна протекает в центре сцены, в середине окружности, которая существует везде и нигде одновременно. Сами по себе архетипы ведьмы и клоуна представляют собой историю воображения, отражают непрекращающуюся битву против гендерных стереотипов, хотя иногда их используют для того, чтобы еще в большей степени свести мужскую и женскую идентичность к упрощенной типологии. Поэтому они скрываются на границах социально приемлемого – они всегда начеку, всегда готовы к захвату территории (даже когда их понимают в высшей степени неверно), вечно стремятся выйти за пределы своего определения, войти в центр средоточения энергии отдельного человека или группы, чтобы проявить свою вечную силу и способность заражать нас, действуя со своей, «другой» стороны.

Пограничные области остаются локусом пребывания этих мощных образов и являются зонами повышенной опасности, с какой стороны на них ни посмотри: будь то с позиций господствующего коллективного сознания, традиций и условностей, или же с точки зрения устойчивости отдельно взятого эго. Вхождение в эти области всегда несет в себе риск нарушения статуса кво. Вы оказываетесь под угрозой стирания границ, существующих между воображением и реальностью, сознанием и бессознательным, порядком и хаосом, существованием и пустотой. Клоун действует более тонко, чем ведьма, тяготея к фигуре Гермеса, великого трикстера, покидающего свою герму, свой камень, чтобы обозначить пересечение психических границ. Гермес, древнее олицетворение перехода и множества дуальностей мужской идентичности, включает в себя все возможные полярности[18].

Проникающие в нашу жизнь из пограничных областей и пересечений границ в нашей психике, ведьма и клоун являются маркером встречи известного и неизвестного внутри нас. Мы говорим о том, что иногда называют пограничным состоянием или зоной переходного пространства. Таким образом, мы обнаруживаем, что эти образы начинают настигать нас в снах и фантазиях, в переходном пространстве между сознанием и бессознательным, а также в критические моменты перехода границ между одним состоянием и другим: младенчеством и детством, подростковым возрастом и зрелостью, одиночеством и браком или браком и одиночеством, родительством и старостью и, наконец, смертью. Эти архетипические фигуры встречают нас, а иногда и угрожают нам, в пространстве, которое находится «между», пространстве несвершившегося и грядущего – в месте, где невозможно с точностью сказать, кем являемся мы сами. Ведьма и клоун стоят у границ и указывают нам на то, что мы не замечаем, восполняют дефицит образным рядом, характерным для недостающих частей наших гендерных идентичностей, в необходимости построения которых нас убеждает социум. Вот почему маленькая девочка может ощущать бурлящую в ней ярость ведьмы – нечто совершенно противоположное хорошей, опрятной, ласковой, послушной девочке, которой от нее все требуют стать. Она может чувствовать, что и в ее собственной матери происходит подобный процесс брожения, когда мать охватывает страстное желание освободиться в то время, как она попалась в ролевую ловушку доброй кормилицы, которая вынуждена тратить все время и силы на воспитание дочери. Эта сила, побуждающая мать вырваться из рабской позиции, в которой она постоянно вынуждена кормить других, отравляет пищу, которую мать готовит для дочери. И матери, и дочери стало бы намного легче, если бы они смогли открыто признать факт существования этой ведьминской силы как важной составляющей женской идентичности. Схожим образом, склонность к клоунаде, к высмеиванию вещей, которые даются нам столь тяжелым трудом, может внезапно проявляться в те моменты, когда мы вынуждены с серьезным видом выслушивать лекцию отца. Архетип клоуна напоминает своего рода тайного агента, внедренного в мир мужских качеств, которые навязываются мальчику или юноше, странного чудака, скрытого проводника, обладающего легкомысленным, поверхностным, мечтательным идеализмом, от которого ему необходимо отказаться для того, чтобы выполнить все указания, полученные от отца. Один мужчина, побывавший на нашей лекции по этой теме, впоследствии рассказал нам в письме о том, насколько остро пережил эту точку перехода, предопределившую его дальнейшую судьбу. Его отец, полицейский, постоянно показывал ему на словах и на деле, что означает «повзрослеть и стать мужчиной». Однако, вопреки его чаяниям, сын убежал из дома и стал профессиональным клоуном.

Ведьма и клоун отправляют нас в прошлое, сквозь период сознательного функционирования эго, к самым истокам бытия. В случае ведьмы смысл этого путешествия состоит в том, чтобы научиться использовать силу, сознание и дух, выстраивая свои отношения с добром и злом, в случае же клоуна мы обращаемся к первичным эмоциям. Каждый архетип легко оживает в раннем детстве, когда герои волшебных сказок и цирковые артисты для большинства детей представляют собой те аспекты бессознательного, которые они изо всех сил стараются привнести в жизнь, делая ее полной, гармоничной и осознанной. Хорошая и плохая грудь, мать-благодетельница и ужасная мать принимают на себя измерение ведьмы. В сценках шуточного разрушения, где никому не причиняется настоящего вреда и никто не ощущает неимоверной вины за содеянное, клоун отыгрывает эмоциональную экзальтацию добра, которое всегда побеждает зло. Здесь мы видим зачатки того самого «обесценивания», являющегося по мнению Роджера Скрутона «ключевым для смеха», начала редукции объекта насмешки до человеческой размерности, для чего Скрутон предлагает замечательно точный термин «внимательное разрушение»[19]. Даже само это выражение уже вызывает усмешку.

Таким образом, мы обозначаем переход от зависимости к независимости, от мира изолированного к миру, где есть другие, от мира фантазии к миру фактов. Ведьма и клоун показывают нам элементы того, что нам необходимо обрести или создать, соединить или разделить, включить в наши индивидуальные символы духовной реальности, в которой мы можем жить и развивать те или иные идентичности. Эти напряженные периоды перехода возникают в нашей жизни с завидным постоянством: когда мы переживаем потерю или видим новую возможность, развод или брак, смерть – в эти моменты мы можем прикоснуться к центральным истинам этой жизни. Каждый раз, когда наше эго сталкивается с необходимостью пересечь пределы сознания и устремиться к тому, что Юнг называет другим миром, в центре которого находится Самость, миром за пределами эго, мы переживаем нахождение в промежуточном пространстве, которое представляется одновременно и жизненно важным, и опасным для ощущения того, что мы по-настоящему живы.

Ресурс, который могут дать нам ведьма и клоун в эти переходные моменты, напрямую зависит от силы нашего сознания. Является ли оно достаточно расширенным и способно ли выдержать столкновение с архетипическими фигурами без затопления ими? Эти образы могут дать нам энергию, которая соединит нас, что мы легко можем себе представить в позитивном варианте, со стоящим вне истории миром трансцендентного, миром, выходящим за пределы жизнеописания отдельных личностей и культур, миром, представляющим собой изначальный источник женского и мужского. Однако, если наше эго не обладает достаточной силой, то мы можем пасть жертвой тех же самых энергий. Мы можем начать отождествляться с этими образами и обнаружить, что действуем компульсивно, отыгрывая роль ведьмы или клоуна в обычной, повседневной жизни мира эго.

С диагностической точки зрения можно отметить, что комплексы ведьма и клоуна имеют корреляцию с соответственно пограничным состоянием и нарциссическими расстройствами личности[20]. Если эго слишком слабо для того, чтобы лицом к лицу встретиться с ведьмой, переварить ее силу, защититься от нее и интегрировать, то оно распадается на диссоциированные части. Звенья одной цепи разъединяются. Мы чувствуем психическое напряжение, все связи стираются. Ничто более не соединено со всем остальным, все распадается на противоборствующие фракции, которые проявляются в гипертрофированной форме, поскольку их ничто не уравновешивает. Граница проходит по «обширной территории», демаркационная полоса постоянно перемещается, никогда не занимая четкой позиции и не обретая стабильность, граница всегда остается «плавающей».[21] Ощущение, что ты не живешь по-настоящему и отрезан от источника энергии, характерное для фигуры ведьмы, глубоко переживается личностью, не имеющей четкой идентификации себя и другого, исключительно благодаря которой возможно обрести стабильные способы самовыражения и коммуникации[22].

В сходной ситуации оказывается и клоун – отсутствие у него четкой позиции делает его настолько неполноценным, настолько уязвимым, что для достижения хотя бы какого-то подобия устойчивости ему приходится все время проводить в постоянной беготне между объектами в пространстве, и с диагностической точки зрения это состояние можно описать в категориях нарциссического расстройства личности. В центре, где должна находиться первоматерия и самоощущение, клоун видит лишь темную сторону зеркала, которая не отражает его лица. Для него характерно то самое ощущение пустоты, которое мучает людей, страдающих от нарциссических нарушений. Он словно бы постоянно падает в разлом, в пропасть между объектами. Чувство надежности бытия ему знакомо не более, чем людям, страдающим пограничным расстройством. Компульсивное желание выступать перед зрителями, завоевывать их чувства и вызывать множество реакций, высмеивать и дразнить, менять одну маску за другой, чтобы вызвать восхищение, привести в восторг и сорвать аплодисменты своей оригинальностью – все это типично для человека, застрявшего в проживании клоуна, и представляет собой компульсивное действие, помогающее справиться со страданиями, вызванными нарциссической травмой[23]. За маской клоуна скрываются раненые чувства. За веселой персоной стоит удушающий стыд, унижение, паника от собственной ничтожности, ощущение, что ты не достоин не то, что аплодисментов, а даже простого человеческого внимания. Травмированная самооценка порождает ярость и эпатаж, которые со временем становятся все более и более навязчивыми, поскольку не способны вызывать настоящие изменения[24].

Фигуры ведьмы и клоуна однозначно направляют наше внимание к непрожитым океанам чувств внутри нас. Выражаясь клиническим языком, это связано с нашим намерением чувствовать себя живыми и настоящими, следствием здорового нарциссизма, с помощью которого можно успешно преодолеть переходные периоды жизни, это чувство возникает, когда человек имеет надежное «я» с устойчивыми границами, ощущает себя целостным внутри и может устанавливать связи с внешними фигурами. Мы стремимся выстроить крепкие границы, которые не нарушают чужое пространство, но при этом и не продавливаются.

Как архетипический символ, ведьма вызывает антипатию по отношению к женщинам, которые пытаются совместить в себе чувство и интеллект, чувство и силу, чувство и дух. Ведьму в негативном проявлении обвиняют в отсутствии чувств или же в том, что ее чувства отравлены. Ведьма принимает на себя проекции тех чувств, которые другие люди из страха не хотят иметь или проявлять, а потом впадает в идентификацию с этим внушающим страх содержанием. Она готовит к себя к жизни козла отпущения, к тому, что в средние века приводило к охоте на ведьм и инкивизиторским процессам. Однако, в позитивном аспекте ведьма представляет собой страстную женщину, добивающуюся цели и переживающую весь спектр эмоций, уверенно владеющую своей маскулинной силой и интеллектом, сохраняя при этом фемининную идентичность.

Клоун является воплощением мужской фигуры, которая настолько захвачена чувствами, обычно считающимися уделом женщин, что его не считают достаточно маскулинным, а в лучшем случае принимают за милого дурачка. Однако в позитивном варианте клоун не только помогает аудитории открыться навстречу чувствам на глубинном уровне, но и указывает нам путь к более полной мужской идентичности, выходящей за пределы стереотипов или гендерных определений. Он обладает масштабом мужчины, которого не пугают собственные проявления чувств, который имеет связь со своим контрсексуальным аспектом, что не мешает ему оставаться сконцентрированным и сохранять способность быть мужчиной – все это позволяет клоуну найти свои древние корни. Его маскулинная идентичность способна вместить фемининные эмоции.

Возникает вопрос, соответствуют ли диагностические категории пограничного расстройства и нарциссической травмы архетипическим символам ведьмы и клоуна. Если взаимозаменяемость диагностических категорий соответствует этим двум символическим фигурам, то почему бы не ограничиться ими и не забыть образы, которые уводят нас в мир сказок, в мир древнего, пребывающего в постоянном регрессе? Ответ на этот вопрос очень важен, ведь архетипические символы куда шире подобных категорий. Совпадение не является полным, а носит скорее суггестивный характер. На самом деле, можно даже взять на себя смелость предположить, что возросшая популярность таких диагнозов, как пограничное и нарциссическое расстройство, является результатом очередного появления образов ведьмы и клоуна в эпоху культурного перехода и переворота, когда возникает угроза изменения границы общепринятых определений половых ролей. Повышенный интерес к этим клиническим терминам совпадает с пристальным вниманием к изучению гендерных стереотипов во всех областях познания[25]. Клинические категории являются лишь поверхностным проявлением глубинного движения духа и эмоций. Архетипические символы формируют куда более масштабную фоновую реальность для этих концепций. Эти архетипы остаются центральными для нашего сегодняшнего проживания реальности, даже когда мы подходим к ним, вооружившись набором диагностических инструментов, и вынужденно признаем, что клинические понятия никогда не смогут полностью отразить ту реальность, которая проявляется через архетипы, потому что сам по себе диагноз относится исключительно к патологии. Разумеется, женщины и мужчины, захваченные комплексами ведьмы и клоуна, знают, что ими завладела болезнь, однако, им необходимо узнать и о том, что эти великие образы нельзя сводить исключительно к болезни, и только к ней.

Испытывая свойственную ведьме ярость, женщина может почувствовать, что к ней обращается вытесненная часть, соединение с которой может изменить всю ее жизнь. Благодаря невнятному клоунскому поведению, мужчина может ощутить соприкосновение с истиной другого рода о том, что является центром его идентичности. Эти архетипы являются точками входа в куда более масштабное измерение психического, которое таким образом пытается достучаться до нас. Они представляют собой бесценное дополнение к диагностическим категориям, которые не только сводят нас к каким-абстрактным терминам, но еще и зачастую вызывают у нас чувство, что нас грубо осуждают. Архетипы говорят нам о том, что идет не так или чего нам не хватает, показывают, на каком этапе развития произошло застревание. Диагностика основывается на этиологии развития личности, как правило, фокусируясь на том, достаточно ли поддержки получил человек в детстве. Мы можем определить, на каком этапе затормозилось развитие человека в связи с действиями окружения, которые он воспринял как неудачные. Следовательно, четкость диагностических категорий, какой бы суровой она нам ни казалась, в определенном смысле дает нам карту, хотя и тормозит развитие, поскольку изначально описывает нас в категориях дефицита и недостаточности. Мы чувствуем, что нас грубо оценивают, говорят нам, что мы застряли на ранней стадии развития, хотя давно уже должны были перейти на следующий этап. Но как мы можем двигаться вперед, если в нас изначально присутствует неполноценность? Даже испытывая боль, не стоит недооценивать ценность карты, которая может помочь сориентироваться на местности. Все эти концепции, отвлечённо описывающие то, от чего мы страдаем, дают нам видение и ясность. Однако, затем перед нами встает следующая задача: как жить в этой новой для нас стране? Нам необходимо ощутить близость с ней, почувствовать возможность изменений, а не просто услышать описание того, чего нам не хватает. И в этом нам поможет вход в архетипическую реальность.

По нашему мнению, необходим и образ, и клиническая концепция, поскольку сама психика настаивает на использовании обоих языков. Сознание всегда расщепляет явления на категории, которые доступны его восприятию, далеки от эпицентра событий, поскольку этот язык позволяет сознанию оставаться во власти проекций и иллюзии всемогущества.[26] Однако бессознательное говорит с нами на языке образов, непосредственного переживания, затрагивает и эмоции, и мысли – в довербальных и невербальных чувствах, а также в том, для чего мы можем подобрать слова и выстроить логическую последовательность. Образы затрагивают нас сразу же, очень конкретно и доступны нам напрямую. Наши телесные инстинкты тут же пробуждаются, когда во сне фигура ведьмы – или, как ее называла сама сновидица «первозданная женщина» - бросает в котелок живого кролика и говорит сновидице, что та должна съесть кролика целиком – шерсть, кости, внутренности, уши и все остальное! Наше воображение тут же откликается, когда клоун разыгрывает пантомиму с летающим в воде соцветием молочая, которое носят туда-сюда невидимые потоки воздуха, заставляя то подниматься, то вновь опускаться. Нас начинает преследовать множество вопросов. Может, это просто цветок, и все действо ничего не значит? Или же в нем заключена вся суть человеческой жизни?[27]

Эти образы не произвольны. Они соответствуют конкретной ситуации в жизни сновидицы или погрузившегося в фантазии зрителя. Образы не подчиняются каким-то строгим правилам, однако и не являются полностью хаотичными. Как пишет Гастон Башляр: «поэтический образ – простой образ! – таким образом становится абсолютным источником, источником сознания.... Семенем, из которого произрастает мир....». И далее: «Поэтический образ переносит нас к началам говорящего бытия».[28] Образы предлагают нам войти в их пространство, где мы сможем обдумать наш следующий шаг через границу, уловить какой именно страх не дает нам этот шаг сделать, ощутить, какие у нас есть новые возможности и обходные пути. Как и все мощные образы психики, ведьма и клоун открывают нам территории, помеченные такими параметрами, как задачи и удовольствия, возможные победы и неудачи.

В клинической ситуации образы зачастую оказываются куда более полезными, чем диагностические концепции.[29] Концепции всегда остаются лишь абстракцией и никогда не описывают человека полностью. Они дают нам полезное руководство к действию, но могут нанести и вред, если мы будем пытаться втиснуть людей в эти концепции, словно ножки сестер Золушки в ее хрустальную туфельку. Образы очень конкретны, их порождает психика самого анализанда, они предлагают нам сразу войти в проблему, а зачастую, как в случае с ведьмой и клоуном, еще и указывают нам возможный путь решения. Образы и смыслы даются нам в непосредственном опыте. Концепции же, напротив, требуют объяснения, а не проживания. Среди представителей юнгианской школы, ставшей первой крупной школой глубинной психологии, которая отнеслась к образам серьезно, ведутся жаркие споры о расколе между архетипическим и клиническим измерениями анализа.[30] Всех юнгианцев можно разделить на две группы, исходя из того, склонны ли они к более символическому или же к более клиническому подходу.

Подпись под рис. На стр.19 «…фигура ведьмы – или, как ее называла сама сновидица «первозданная женщина» - бросает в котелок живого кролика и говорит сновидице, что та должна съесть кролика целиком – шерсть, кости, внутренности, уши и все остальное!»

Если взять одну крайность, то нас уносит в заоблачные высоты, в страну архетипов, где нет ничего невозможного, и мы перестаем видеть клиента, либо же в другую крайность, когда мы настолько поглощены клиническими проявлениями переноса и контрпереноса, что все смыслы, выходящие за пределы межличностного общения, просто ускользают от нас.

Мы выступаем против обеих крайностей, поскольку такой раскол изначально является ложным. Обе крайности сводят целое к части. Переживание архетипической энергии, эмоций, паттернов поведения происходит в нашем крайне субъективном сознании и проявляется во взаимодействии с другими людьми. «Символическое» и «клиническое» - качества, неразрывно связанные между собой. Мы можем полностью осознать значение переноса и контрпереноса лишь тогда, когда поймем, что нами движет, когда мы вступаем в отношения с другими людьми. Как будет видно из приводимого ниже примера, проклятье ведьмы, представляющее угрозу для мужчины, снимается только тогда, когда женщины, посещающие ту же терапевтическую группу позволяют себе пережить воздействие заклятия и разрешают себе показать этому мужчине новые пути, открывающиеся для него. Точно также и попытка сделать клоуна-женщину козлом отпущения не является абстракцией. Люди обнаруживают, что им хочется сделать клоунессу козлом отпущения, потому что их выводит из себя ее непробиваемость. Благодаря реакциям переноса и контрпереноса, да и вообще практически всем субъективным реакциям, мы можем соединиться с архетипическими глубинами, а они, в свою очередь, могут приблизиться к нам и стать чем-то большим, чем просто личностная реакция. С помощью констеллировавшихся в конкретной клинической ситуации архетипов мы можем войти на новую территорию. Вход осуществляется посредством личного опыта, однако попадаем мы в страну куда более обширную, чем наши личные воспоминания.

Образы ведьмы и клоуна сильно различаются в разные времена и в разных культурах, однако всегда охватывают и обозначают проблемы способом, превосходящим очевидные ограничения той или иной эпохи. Следовательно, мы соприкасаемся с инаковостью – с другими людьми, другими временами, другими точками зрения, другими ценностями. Следовательно, архетипы превосходят наши личностные ограничения, расширяют наши границы, проходя через них постепенно, никогда не нарушая их и не проявляя неуважения. Мы можем знать, что в каком-то году или в каком-то веке люди испытывали ужас или невольное восхищение перед ведьмами, подвергали их казням или робко пытались подражать им, но это знание не может помочь ответить на вопрос, что же нам делать с собственным ощущением околдованности. Однако, войти в контакт с этим чувством мы можем лишь двигаясь к нему навстречу наощупь, выращивая связующее звено между нами и другой точкой зрения. Ограниченный мир эго постепенно трансцендируется и одновременно с этим получает подтверждение. Мы перерастаем профанный мир с его же помощью. Вот почему расхожее мнение о том, что если мы будем фокусироваться на архетипах, то уйдем слишком далеко, совершенно необоснованно. Ведь на самом деле лишь через конфликт мы можем понять, что именно нужно сделать для получения доступа к архетипическим ресурсам. Схожим образом не выдерживает критики и мнение о том, что концентрация исключительно на клинических процедурах отрезает нас от некого неопределенного источника архетипической силы. Лишь через идиосинкразию клинических приключений, каждое из которых является уникальным для каждой пары клиент-аналитик, неопределенный архетипический ресурс может обрести определенную форму и силу[31]. Причем комбинация этих двух подходов не сводится к их простому сложению, когда архетипическое измерение добавляется к клиническим процедурам, или же клиническая приземленность добавляется к архетипическим реалиям. Это смешение, взаимопроникновение, целостный рисунок. Как же в таком случае нам следует составить карту архетипических образов ведьмы и клоуна?

Как

Психика говорит с нами на языке символов. Это наш человеческий способ создания внутреннего порядка и построения моста между внутренним и внешним миром, соединения личности и общества, настоящего и прошлого. Импульс к созданию символов есть наш творческий способ прикоснуться к тому, что выходит за наши границы, способ получить доступ к тем отдаленным областям, на которые нам указывает символ[32]. Архетипы ведьмы и клоуна приводят нас в новые земли, богатые и бедные, озадачивающие и провокационные, запретные или манящие. Наш метод состоит в том, чтобы отправиться прямиком в эти земли и неустанно, пристально исследовать их. Это означает при любой возможность входить в переживание ведьмы и клоуна другими людьми и попытаться увидеть, как именно эти древние архетипические образы проявляются в нашей жизни сегодня.

Какие бы архетипы мы не избрали, предлагаемый нами подход обязательно кого-нибудь оскорбит, поскольку он не дает безопасной исторической дистанции, не сводит все к диагностической концептуализации или другой комфортной методологии, будь то литературная, социологическая или антропологическая. Напротив, психика читателя получит укол колдовского веретена ведьмы или пролетит носом вперед через обруч клоуна, и из анонимного зрителя вы превратитесь в открытого и уязвимого участника процесса. Безопасность разделяющих нас стен растворяется. Наша задача в том, чтобы соединиться с жизнью этих символов, надежно соединить их с нашей собственной жизнью, делая все их стороны доступными для всех сторон нашей жизни.

Тем читателям, кто незнаком или скептически относится к психической жизни, данная методика может показаться опасной. Мы не подходим к нашей теме отстраненно, как это свойственно хорошо известным герменевтическим процедурам, которые рассматривают ведьм исключительно в контексте феминизма, считая их продуктом политических, экономических или социальных институтов, угнетавших женщин; не ограничиваемся рассмотрением данного феномена лишь в другие исторические эпохи, куда менее сложные, чем наша; не исследуем ведьм только как антропологический феномен, свойственный так называемым ритмичным культурам; не сравниваем скупые исторические данные о ведьмах Средневековья и раннего Возрождения с казнями и процессами XVI-XVII веков, не сравниваем придворных шутов, деревенских юродивых и клоунов современного цирка, радио, телевидения и кинематографа. В наши намерения не входит изучение современной системы классификации психических расстройств или разбор имеющихся у ведьмы и клоуна признаков пограничных или нарциссических нарушений.[33]

Все эти подходы и методики в каком-то смысле выполняют свою просветительскую функцию, но нас больше интересуют те ценности, которые они обычно не затрагивают. Для поиска таковых нам придется выйти за рамки герменевтических подходов, как вышеупомянутых, так и многих других. Наши методы могут показаться опасными и неприятными читателям, желающим четкой категоризации материала, однозначных способов тестирования и явных тенденций, как бы все это ни было прекрасно, поскольку мы стараемся всегда исходить из архетипов, из организующей силы символа. Вследствие этого мы пересекаем, как того от нас требуют архетипы, границы между настоящим и прошлым, отдельной личностью и группой, здоровьем и болезнью. Мы намерены исследовать ту территорию, куда нас ведут эти архетипы, территорию нашей личной половой принадлежности как мужчин и женщин, а также, если потребуется, наши идентичности, подвергающиеся изменениям в ту историческую эпоху, в которой мы пишем эту книгу.

Что же хочет нам сказать психика с помощью фигуры ведьмы, маскулинизированной женщины? На уровне завораживающе сексуальной персоны ведьма проявляет силу, целеустремленность и умение планировать, благодаря чему идет напрямую к желаемой цели – все эти качества издавна ассоциируются, пусть и поверхностностно, с маскулинностью. Что говорит нам психика фигурой клоуна, которая четко очерчена по всем параметрам, за исключением половой принадлежности? Что эти архетипические фигуры говорят нам в наше время, столь склонное к пересмотру гендерных идентичностей и упорно относящееся с вызовом, раздражением и отрицанием к принятым классификациям того, что должно быть включено, а что исключено?

Мы считаем, что эти фигуры обращаются к нам напрямую и говорят непосредственно про нас. Мы видим, что это происходит в реальном опыте людей, которые ощущают себя проклятыми, впадают в безумие, против которых плетут интриги или подвергают их казни, и часто считают, что это связано с ведьмами. Мы видим, как другие люди попали в водоворот компульсивной потребности шутить, быть клоуном, дразнить, никогда не сидеть на одном месте, пародировать и постоянно разрушать свою жизнь и свой мир. Клинический материал открывает нам доступ к нашему собственному переживанию этих невероятных символов, активно присутствующих в нашей жизни, кем бы мы ни были – пациентами, аналитиками или людьми, которые без участия в аналитическом процессе обнаружили особый паттерн своей идентичности.

Использованный здесь метод учитывает тот факт, что безопасной дистанции от огромной силы и долговременного влияния этих символов не существует. Как только они притягивают нас, мы обречены переживать их и заново оценивать любой другой опыт, связанный с тем, что могло оказался проклятием ведьмы или безумием клоуна. Это не историческое исследование, а вхождение в нашу собственную историю. Наш подход не очень сильно отличается от исследований, посвященных таким диагностических категориям или концепциям, как, к примеру, вышеупомянутое пограничное расстройства или нарушения нарциссического спектра, за исключением того, что мы составляем карту этой территории и заполняем ее с помощью символов и образов, а не с помощью концепций. Мы предлагаем относиться к символам как к проявлениям психики, которая рассказывает нам о себе на таком языке. Это означает, что нам следует прислушиваться к этим проявлениям и всматриваться в эти образы, если мы хотим вступить на территорию, путь к которой они нам указывают, выстраивая субъективные связи с описываемой ими объективной реальностью. Наша методика связана с тем, что имел в виду под «историей» Гадамер в своей работе «Истина и метод». Он называет его «совершенно иным источником истины, не связанным с теоретическими рассуждениями». По его словам, этот метод представляет собой то, «что Цицерон имел в виду под выражением «vita memoriae» в своем трактате «Об ораторе». «Он существует в своем праве, ибо страсти человеческие не подвластны универсальным предписаниям разума. В этой сфере необходимы, скорее, убедительные примеры...».[34]

Тот факт, что ведьма почти всегда воспринимается как женский образ, приводит нас по мере исследования ее истории в понимании Гадамера к вопросу о том, какие же качества этот вечный архетипический образ привносит в фемининную идентичность. Во многих сказках описывается битва мужчины с ведьмой, поэтому мы должны соприкоснуться с тем, что происходит, когда мужчина встречается с фемининностью в обличье ведьмы. Тот факт, что клоун почти всегда мужчина, заставляет нас задуматься над тем, какие же качества этого архетипического образа касаются именно мужской идентичности. Чуть в меньшей степени – поскольку клоуны женского пола тоже существуют, и в последние годы из все больше и больше – мы затронем вопрос о том, что происходит с женщинами, которые застревают в компульсивном клоунском поведении и воспринимают маскулинное как атрибут клоуна.

Два этих архетипа соответствуют гендерной идентификации человека и в особо яркой форме отображают то, что обычно остается за рамками традиционных определений мужского и женского. Они показывают нам изнанку, противоположную сторону нашей сексуальности, побуждают нас вступить в конфронтацию с теневой частью сознания, коллективной эго-идентичностью, и заявить права на нее. Они показывают нам, как люди идут ко дну и терпят крах, если эти элементы остаются без внимания или отрицаются. Они дают нам информацию о том, что необходимо сделать для построения жизненно необходимого моста между эго и самостью, которая определяет нашу окончательную гендерную идентичность во всем своем архетипическом великолепии, не утрачиваю связь с корнями. Несмотря на то, что сам процесс будет протекать у всех из нас по-разному, задачи перед нами стоят одни и те же. Когда мы одержимы этими образами, то у нас неизбежно появляются определенные клинические проблемы. Если принимать во внимание строго негативный аспект, можно сказать, что ведьма воплощает в себе архетипическую борьбу женщины с маскулинным элементом, который захватывает всю ее эго-идентичность целиком. Подобным образом и клоун, в своем негативном аспекте, показывает архетипическую борьбу мужчины с фемининной частью, которая доминирует над его эго-идентичностью. Если негативную силу каждого архетипа можно назвать перевернутым положением дел, когда женщина становится мужеподобной, а мужчина – женоподобным, то освобождение состоит в том, чтобы перевернуть перевернутое. Тогда маскулинное перестает соперничать с фемининным, а обретает в нем дом, фемининное не растворяет маскулинное, а обретает в нем дом. Как на индивидуальном, так и на социальном уровне, лекарством для тех, кто попался в ловушку комплексов ведьмы и клоуна, будет дно: увидеть их такими, какими они являются, не пытаться изменить их и превратить в нечто иное. Лишь честно взглянув на происходящее, можно освободить эго от идентификации с архетипом.

Используя наш метод, мы всегда смело ступаем на эту территорию, проживая ее на собственном опыте, а затем возвращаемся обратно уже с изменившимся сознанием. Исследование архетипов ведьмы и клоуна дает нам доступ к конкретным действиям, благодаря которым освобождение от стереотипном гендерной идентичности может в свою очередь привести к самой большой из всех возможных сексуальных свобод, когда мужчина становится в большей степени мужчиной, а женщина – в большей степени женщиной. Мы достигаем этого не за счёт того, что просто игнорируем различия между мужским и женским, скатываясь в регрессивную досексуальную стадию или бесполую андрогинность. Мы не сможем узнать ничего важного о самих себе и путем помещения мужского и женского в две взаимоисключающие категории, когда все качества одного пола считаются присущими исключительно ему. Мы должны разглядеть и соединить мужское и женское в каждом из нас.

Возникает простой вопрос: какие же особые и вполне конкретные методы могут помочь нам вместить в себя аспекты нас самих, традиционно относимые к противоположному полу? Ответить на этот вопрос нам помогают архетипы ведьмы и клоуна, говорящие с нами на самом требовательном из всех известных нашей психике языков. Нахождение ответа на этот вопрос изменит нас как снаружи, так и глубоко внутри, а вместе с нами изменится не только наше окружение, но и общество, в котором мы живем и которое определяем.

Энн и Барри Уланов

_

1. Юнг говорит об архетипах следующее: «Архетипы по определению являются факторами и мотивами, организующими элементы психики в определенные образы, которые мы называем архетипическими, однако таким образом, что узнать их можно исключительно по произведенному ими эффекту. Они существуют в предсознательном и предположительно формируют структурные доминанты психики в целом. Их можно сравнить с незримым присутствием кристаллической решетки в насыщенном растворе. Они априори являются обуславливающими факторами и представляют собой особый, психологический вариант биологического «поведенческого паттерна», который придает всем живым организмам их отличительные качества. Подобно тому как проявления базового биологического уровня могут меняться в ходе развития организма, могут меняться и проявления архетипов. Однако же с эмпирической точки зрения архетип никогда не обретал воплощения как феномен органической жизни, но появился одновременно с самой жизнью». К. Г. Юнг, «Психологический подход к догмату о троице». (C. G. Jung, “A Psychological Approach to the Trinity,” Psychology and Religion West and East, Collected Works, Vol. 11, 45. F. C. Hull (New York: Pantheon, 1958), p. 149.)
2. Антрополог Люси Мэр дает сжатые и точные определения этим терминам. «Если вера в ведьму из ночных кошмаров встречается в разных уголках мира и имеет много общего, то это наверняка объясняется тем фактом, что и основы социального устройства тоже повсюду одинаковы: уважение к жизни и частной собственности, а также к правилам принятого в обществе сексуального поведения. Ведьма из ночных кошмаров – существо, которое нарушает эти правила и к тому же проявляет неуважение к правилам приличия, которые по мнению любого общества, насколько бы простым оно ни было, делают его «цивилизованным» и отличают от реальных или воображаемых «дикарей», живущих вне данного общества». В повседневной жизни ведьма представляет собой «человека, который вполне возможно живет среди вас, подозреваете ли вы о том или нет, и тоже являет собой своего рода антитезис – на этот раз антитезис человека, соседство с которым мы сочли бы приятным». «Ведьма из ночных кошмаров», как ясно из ее наименования, проникает в наши дома по ночам, а «дневная ведьма» является менее скрытым, более знакомым нам существом. См. Lucy Mair, Witchcraft (New York: McGraw-Hill, 1969), pp. 36-37. Этимология слова «nightmare» («1. Кошмар 2. Ведьма, которая душит людей во сне, инкуб. Прим. Пер.) представляет собой крайне интересное явление. Данное слово возводят к древнеанглийскому, древневерхненемецкому, древнескандинавскому и другим источникам, согласно которым оно вызывает некоторые отрицательные ассоциации само по себе. Так, компонент «mare» имеет значение «инкуб», то есть злой дух, овладевающий людьми во сне. Эротический аспект протоиндоевропейской богини Мары как «существа, противоположного матери», носительницы разрушительной сексуальности, подробно описан в потрясающей книге Венди Донигер Флагерти «Женщины, андрогины и другие мифические чудовища» (Wendy Doniger Flaherty Women, Androgynes, and Other Mythical Beasts, Chi cago: University of Chicago Press, 1980); особенно Глава 6. Противоположную ночную силу, добрых существ мужского пола, которые появляются ночью и сражаются с злыми колдунами, чтобы в буквальном смысле защитить свою землю и урожай, подробно описывает в своей книге «Ночные сражения: колдовство и земледельческие культы XVI-XVII веков» Карло Гинзбург. Книга вышла в 1966 году и переведна с итальянского лишь недавно, в 1983. (Carlo Ginzburg, The Night Battles: Witchcraft and Agrarian Cults in the Sixteenth and Seventeenth Centuries, Baltimore: Johns Hopkins, 1983). Это исследование, посвященное колдунам бенанданти, показывает и исцеляющую силу этих образов в сновидениях, и агрессию, которую они долгое время вызывали.
3. Английское слово witch (ведьма) в качестве акронима можно расшифровать как Women's International Terrorist Conspiracy from Hell («Женская международная террористическая организация из ада»). Под таким названием были известны некоторые феминистические группировки, образовавшиеся в рамках движения за права женщин в США в конце 1960-х годов. Прим. Пер.
4. О Бодене также см. Хулио Каро Бароха «Мир ведьм» (J. C. Baroja, The World of the Witches, Chicago: University of Chicago Press, 1975, pp. 113-116). О Гленвилле и Море см. К. А. Хойт «Колдовство» (C. A. Hoyt, Witchcraft (Carbondale: Southern Illinois University Press, 1981, pp. 4, 64, 65). Также см. «Проклятое искусство. Эссе по литературе о колдовстве» под редакцией Сидни Энджело (The Damned Art. Essays in the Literature of Witchcraft, ed. Sydney Angelo, London: Routledge & Kegan Paul, 1977), особенно эссе о Бодене и Реджинальде Скотте.
5. Все ссылки на пациентов и их материал, если не указано иначе, взяты из аналитической практики Энн Белфорд Уланов, с благодарностью к тем, кто дал разрешение процитировать свои высказывания.
6. Слишком легко преувеличивать важность богов и полубогов популярной культуры, делая такие заявления, «в которых очевидное заключается в огромную, тяжелую рамку технических критических отсылок», как пишет Рассел Дэвис в своей довольно пессимистичной рецензии о методологии Джона Кавелти, к которой тот прибег в своем труде «Приключение, тайна и любовная история» (John Cawelti, Adventure, Mystery, and Romance, Chicago: University of Chicago Press, 1976; рецензия была опубликована в журнале Times literary Supplement от 18 июня 1976, стр. 732). Однако страх подобной инфляции все же не должен заставлять нас обесценивать вклад тех, кто одержал победу над догматами развлекательного искусства или тех, кто попытался оценить достижения вышеназванных. Ближе к концу своей книги Кавелти делает довольно точное наблюдение, описывая определенное стремление к грубоватости и бесхитростности, «представляющее собой такой вид художественного творчества, который может взять формулу популярной истории и преподнести ее таким образом, что она станет выражением базового смыслового паттерна для множества зрителей». См. Также главы, посвященные популярной культуре в работе Барри Уланова, «Два мира американского искусства: частный и популярный» (Barry Ulanov, The Two Worlds of American Art: The Private and the Popular (New York: Macmillan, 1965).
7. Анимус – символическое понятие. Юнг использовал данный термин для описания бессознательной маскулинной части женской психики, которая проявляется в образах мужчин или маскулинных элементов в снах и фантазиях. Анимус олицетворяет собой то, что Юнг называл принципом логоса в женской психологии, духом истины, согласно которому женщина старается проживать свою жизнь. Образы анимуса отражают разные уровни влияния, начиная от значимых лиц мужского пола в жизни женщины – отец, брат и т. д. – и заканчивая доминирующими в культуре образами маскулинности, принятыми в данном историческом и социальном контексте, образами таких маскулинных стихий, как ветер и солнце с его вспероникающим светом, а также божествами мужского пола из различных мифологий и религий. Перед женщиной стоит задача осознать существующие в ее психике образы анимуса, понять, как они влияют на отношение к миру и понятие истины, а также на ее отношения с мужчинами. Анимус необходимо дифференцировать, иначе он не сможет выполнять свою прямую психическую функцию – связывать женское эго с контрсексуальным бессознательным содержанием.
8. Анима – символическое понятие. Юнг использовал данный термин для описания бессознательной фемининной части мужской психики. Юнг называет аниму архетипом жизни. Ее функция состоит в соединении мужского эго с контрсексуальным бессознательным содержанием. В персонифицированной форме анима отражает различные уровни обусловленности образа анимы. Очевидно будет влияние значимых женщин в жизни мужчины – матери, сестры, тети и так далее, а также превалирующих в данной культурно-исторической эпохе фемининных образов, а также древних образов фемининности, которые возникают в психике мужчины в ответ на особые осознаваемые ситуации, как на личном, так и на коллективном уровне. Мужчине, поставившему перед собой задачу дифференцировать аниму, предстоит открыть для себя доминирующие образы женщин внутри себя, как позитивные, сразу же привлекающие его, так и негативные, вызывающие у него отторжение. Эти образы олицетворяют собой так называемый приницип эроса, принцип взаимосвязанности, и будут влиять на его реальные отношения с женщинами, а также на связь с жизнью вообще.
9. Более подробно об аниме и анимусе см. К. Г. Юнг, Аксон, Собрание сочинений 9:2 (C. G. Jung, Axon, Collected Works 9:2, tr. R F. C. Hull (New York: Pantheon, 1959), pp. 11-23 (par. 20-42). Также см. Энн Белфорд Уланов «Юнг о мужском и женском» в сборнике «Христианский взгляд на сексуальность» (Ann Belford Ulanov, “Jung on Male and Female,” Christian Approaches to Sexuality, eds. R T. Barnhouse and U. T. Holmes (New York: Seabury, 1978). Также см. Статью Кэтрин Брэдвэй «Гендерная идентичность и гендерные роли в аналитической практике» в сборнике «Юнгианский анализ» под редакцией Мюррея Стайна, глава 15. (Katherine Bradway, “Gender Identity and Gender Roles: Their Place in Analytic Practice,” in Jungian Analysis, ed. Murray Stein (LaSalle: Open Court, 1982), chapter 15).
10. Первичное – это не то, что мы можем обнаружить под микроскопом или найти, изучая исторические документы. Мы открываем его для себя в оставшихся следах начальных этапов развития человечества и зарождения самой жизни, в тех вещах и существах, которых мы считаем частью вселенной. Мыслители Средневековья называли его materia prima, или Urstoff, основа творения. Юнг считал, что именно первичное скрывается за внутренними образами. (См. «Воспоминания, сны, размышления», Memories, Dreams, Reflections, New York: Pantheon, 1961, p. 199). Мы же определяем первичное как своего рода бессознательное нашего бессознательного.
11. C. G. Jung, The Visions Seminars, 2 vol. (Zurich: Spring Publications, 1976), Book 1, p. 369-370.
12. См. Вильям Виллефорд «Дурак и его скипетр: о клоунах, шутах и их зрителях» (William Willeford, The Fool and His Scepter: A Study in Clowns and Jesters and Their Audience (Evanston: Northwestern University Press, 1969), Гравюра 8: «На одной из иллюстраций Гольбейна к «Похвале глупости» Эразма Роттердамского» изображен шут, смотрящийся в зеркало». Этот говорящий образ показывает язык дураку
13. Там же, стр. 234.
14. pars pro toto – лат., «часть вместо целого». Прим. Пер.
15. Там же, cтр. 76. Также см. Энн и Барри Уланов «Религия и бессознательное» (Ann and Barry Ulanov, Religion and the Unconscious (Philadelphia: Westminster Press, 1975), pp. 28-32).
16. К вопросу о ненависти к женскому см. Энн Белфорд Уланов «Принимая женщину: о психологии и теологии фемининности» (Ann Belford Ulanov, Receiving Woman: Studies in the Psychology and Theology of the Feminine (Philadelphia: Westminster Press, 1981), pp. 85-89).
17. Мы используем это прекрасное слово «гримпенская трясина» вслед за Т. С. Элиотом, прибегнувшим в нему во второй части «Ист Кокер», второго из его «Четырех квартетов», чтобы дать читателю представление о том, как легко потеряться в затягивающем, словно трясина, обмане ведьмы, который мы должны разгадать как свой собственный, чтобы не попасться в ее ловушку. Мы должны понять, как говорит Элиот вслед за Данте, что мы находимсяв темном лесу, в ежевичных кустах, На краю гримпенской трясины, где не на что опереться, Где грозят нам чудовища, странные огоньки, Где вот-вот попаду я под власть заклятья. (Перевод – мой, так как существующие переводы довольно далеки от оригинала и используют иную символику, нехарактерную для образа ведьмы, что вполне оправдано с точки зрения контекста. Прим. Пер.)
18. См. В. Г. Доти, Гермес, проводник душ. Журнал аналитической психологии том 23, номер 4 (W. G. Doty, Hermes, Guide of Souls,"Journal ofAnalytical Psychology Vol 23, No. 4 (1978), pp. 358-364).
19. См. «Смех», глава 12 в работе Роджера Скрутона «Эстетическое понимание: эссе по философии искусства и культуры» (Roger Scruton, The Aesthetic Understanding: Essays in the Philosophy of Art and Culture (London: Methuen, 1983), p. 163. Эссе начинается с провокационного утверждения: «Человек – единственное животное, которое умеет смеяться, но смех, судя по всему, прерогатива и существ бессмертных».
20. Cм. Диагностический и Статистический справочник психических расстройств (Diagnostic and Statistical Manual of Mental Disorder DSM III , The American Psychiatric Association, 1981), «Нарциссическое расстройство личности», pp. 315-317; «Пограничное расстройство личности», pp. 321-323.
21. Андре Грин «Понятие пограничного расстройства», в «Пограничные расстройства личности» (Andre Green, “The Borderline Concept,” in Borderline Personality Disorders, ed. Peter Hartcollis (New York: International Universities Press, 1977), pp. 16, 31.
22. В главе VI, посвященной страданиям колдуньи, мы видим, как основные диагностические признаки пограничного состояния делают образ ведьмы еще более релевантным, переводя образ в понятие и воздвигая прочную границу вокруг ее колдовской ауры.
23. Хайнц Кохут отмечает, что для злокачественного нарциссизма характерны пустота, стыд, унижение и ярость, а также грандиозность и избыточная зависимость от восхищения других. См. Хайнц Кохут, Анализ самости (Heinz Kohut, The Analysis of the Self (New York: International Universities Press, 1971), pp. 26, 90-91, 114-115, 126-127, 148-149.
24. В главах IX, XI, и XII мы рассматриваем нарциссическую травму, от которой страдают все, кто компульсивно ведет себя как клоун.
25. На эту тему написано огромное количество книг, как хороших, так и плохих. Упомянем лишь некоторые из них: Кэрол Гиллиган «Иным голосом, психологическая теория и развитие женщин» (Carol Gilligan, In a Different Voice, Psychological Theory and Women’s Development (Cambridge: Harvard University Press, 1982); Гарольд Блум «Женская сексуальность, современный психоаналитический взгляд»,(Harold Blum, Female Sexuality, Contemporary Psychoanalytic Views (New York: International Universities Press, 1977); Жак Лакан, Женская сексуальность,(Jacques Lacan, Feminine Sexuality, eds. Juliet Mitchell and Jacqueline Rose, tr. Jacqueline Rose (New York: W. W. Norton, 1982); Роберт Столлер, Пол и Гендер,(Robert Stoller, Sex and Gender, Vol. 11: The Transsexual Experiment (New York: Jason Aronson, 1975); Кэрол Макмиллан, Женщина, логика и природа: некоторые философские проблемы феминизма,(Carol McMillan, Woman, Reason and Nature: Some Philosophical Problem s with Fem inism (Princeton: Princeton University Press, 1982); Томас Б. Гесс и Элизабет К. Бейкер, Искусство и политика сексуальности,(Thomas B. Hess and Elizabeth C. Baker, eds., Art and Sexual Politics (New York: Macmillan, 1973); Джун Сингер, Андрогинность: На пути к новой теории сексуальности,(June Singer, Androgyny: Toward a New Theory of Sexuality (New York: Doubleday, 1976); Джеймс Э. Диттс, Что значит быть современным мужчиной,(James E. Dittes, The Male Predicament, On Being a Man Today (San Francisco: Harper & Row, 1985); Энн Уилсон Шэф, Реальность женщин: возникновение женской системы в обществе белых мужчин,(Anne Wilson Schaef, Women’s Reality, An Emerging Fe- male System in the White Male Society (Minneapolis: Winston Press, 1981); Луиза Эйхенбаум и Сьюзи Орбах, Женская психология изнутри и снаружи: феминистический подоход к психоанализу,(Luise Eichenbaum and Susie Orbach, Outside In, Inside Out Women's Psychology: A Feminist Psychoanalytic Approach (New York: Penguin, 1982).
26. К вопросу об имманентной склонности психики к абстракции, см. Д. У. Т. Редфэрн, «Когда люди становятся вещами, а вещи – людьми?» (J. W. T. Redfearn, “When Are Persons Things and Things Persons?”) в Журнале аналитической психологии, выпуск 27, номер 3 (Journal of Analytical Psy- chology, Vol. 27, No. 3 (1982), pp. 215-239).
27. Важность игры для формирования символов и наш опыт вечных вопросов о жизни обсуждается в работе Д. У. Винникотта, Игра и реальность (D. W. Winnicott, Playing and Reality (London: Tavistock, 1971), pp. 8-19.
28. Cм. Гастон Башляр, Поэтика грезы,(Gaston Bachelard, The Poetics o f Reverie, tr. Daniel Russell (New York: Orion, 1969), p. 1, а также Гастон Башляр, Поэтика пространства,(Gaston Bachelard, The Poetics of Space, tr. Maria Jolas (New York: Orion, 1964), p. xix.
29. Обсуждение этой темы см. У Энн Белфорд Уланов «От образа к имаго: Юнг и изучение религии» (Ann Belford Ulanov, “From Image to Imago: Jung and the Study of Religion,” in Essays on Jung and the Study of Religion, ed. J. Goss and L. H. Martin (Washington: University Press of America, 1985).
30. Пример особого внимания к расколу см. У Эндрю Сэмуэльса, Юнг и постюнгианцы,(Andrew Samuels, Jung and the Post-Jungians (London: Routledge & Kegan Paul, 1985), chapter 1; также см. Рецензию Натана Шварц-Саланта на журнал «Юнгианский анализ» под редакцией Мюррея Стайна,(Nathan Schwartz-Salant’s review of Jungian Analysis, ed. Murray Stein, San Francisco Jung Institute Library Journal, Vol. 5, No. 1, 1984).
31. Один и тот же аналитик сильно меняется под воздействием переноса разных клиентов, а уникальность каждого клиента оказывает дополнительное влияние на контрперенос аналитика.
32. См. К. Г. Юнг, Психологические типы, том 6 (C. G.Jung, Psychological Types, Collected Works, Vol 6, tr. R. F. C. Hull and H. G. Baynes (Princeton: Princeton University Press, 1971), pp. 473-481 (pars. 814-829). См. Также Сьюзен Дери, Символизация и креативность (Susan Deri, Symbolization and Creativity (New York: International Universities Press, 1984), pp. 5, 45.
33. Примеры разных подходов к этим материалам можно найти в следующих работах: Роберт Ф. Стори, Пьеро: Критическая история маски (Robert F. Storey, Pierrot: A Critical History of a Mask (Princeton: Princeton University Press, 1978); К. Р. Мейер, Как быть клоуном,(C. R Meyer, How To Be A Clown (New York: David McKay, 1977); Генри Миллер, Улыбка у подножия лестницы. (Henry Miller, The Smile At The Foot o f the Ladder (New York: New Directions, 1948); Анри Бергсон, Смех (Henri Bergson, Laughter (Lon don: Macmillan, 1911); Стивен Ликок, Юмор: его теория и техника (Stephen Leacock, Humour: Its Theory and Technique (London: John Lane, 1935); Д. Х. Монро, Аргумент смеха (D. H. Monro, Argum ent o f Laughter (Melbourne: Melbourne University Press, 1951); Йохан Хейзинга, Человек играющий (Johan Huizinga, Homo Ludens (Boston: Beacon Press, 1950); Бертрам Левин, Психоанализ эйфории (Bertram Lewin, The Psychoanalysis of Elation (New York: Norton, 1950); Фрэнсис Конолли, Мартин Дарси и Барри Уланов, Литература как христианская комедия (Francis Connolly, Martin D’Arcy, and Barry Ulanov, Literature as Christian Comedy (West Hartford: St. Joseph College, 1962); Норман Кон, Внутренние демоны Европы, Исследование, вдохновленное великой охотой на ведьм. (Norman Cohn, Europe’s Inner Demons, An Enquiry Inspired by the Great Witch-Hunt (New York: Basic Books, 1975); Х. Р. Тревор-Роупер, Европейское безумие и ведьмы в XVI-XVII веках,(H. R Trevor-Roper, The European Witch Craze of the Sixteenth and Seventeenth Centuries (New York: Harper & Row, 1969); Д. Б. Расселл, История колдовства,(J- B. Russell, A History o f W itchcraft (London: Thames and Hudson, 1980); Монтегю Саммерс, История колдовства,(Montague Summers, The History of Witchcraft (New York: University Books, 1956); Аркон Дарол, Ведьмы и Колдуны,(Arkon Daraul, Witches and Sorcerers (New York: Citadel, 1969); Чэдвик Хэнсен, Ведьмы из Салема (Chadwick Hansen, Witchcraft at Salem (New York: New American Library, 1969); Пол Бойер и Стивен Ниссенбаум, Салемские ведьмы: социальные причины колдовства (Paul Boyer and Stephen Nissenbaum, Salem Possessed: The Social Origins of Witchcraft (Cambridge: Harvard University Press, 1974); Д. Л. Саймонс, Мир колдовства (G. L. Simons, The Witchcraft World (New York: Barnes & Noble, 1974); Рональд Холмс, Колдовство в истории,(Ronald Holmes, Witchcraft in History (Secaucus: Citadel, 1977); К. Летбридж, Ведьмы: исследование древней религии (C. Lethbridge, Witches: Investigating an Ancient Religion (London: Routledge, 1962); Э. Э. Эванс-Притчард, Колдовство, оракулы и магия народа азанде (E. E. Evans-Pritchard, Witchcraft, Oracles, and Magic among the Azande (Oxford: Clarendon Press, 1976); А. М. Льюис, Экстатическая Религия: антропологическое исследование духа, одержимости и шаманизма (I. M. Lewis, Ecstatic Religion: An Anthropological Study of Spirit Possession and Shamanism (New York: Penguin, 1978).
34. См. Ганс-Георг Гадамер, Истина и метод (Hans-Georg Gadamer, Truth and Method (New York: Seabury, 1975), p. 23. Гадамер объясняет свою точку зрения на историю, ислледуя «Важность гуманистической традиции».