Перейти к публикации

Ускользающие смыслы добра и зла

СимСимка
  • · 34 минуты на чтение

Доклад посвящён юнгианскому пониманию добра и зла. Автор обращается к двум статьям Юнга, посвящённым добру и злу и феномену совести, в которых добро и зло рассматриваются как архетипические принципы. Затем через этимологию слов «добро» и «зло» приходит к выводу, что эти принципы касаются качества взаимодействия, а не свойств объектов, и подробно исследует эти качества. Также автор обращается к переживаниям, сопровождающим взаимодействия по принципу зла, рассматривая их как маркеры происходящего: ярость, злость, раздражение, гнев.

1.jpg

Тема добра и зла (особенно зла, конечно) давно уже требовала от меня письменного участия. На протяжении нескольких лет я размышляла над ней, чаще склоняясь к вполне конкретному наполнению этих понятий. И, наконец, благодаря пермской конференции, подошла вплотную к тому, чтобы разобраться с ними по-юнгиански, то есть обратившись к первоисточнику – работам Юнга, и найти собственное понимание этой сложной и аффективно заряженной темы.

Я нашла две статьи Юнга, в которых он напрямую пишет о добре и зле. Конечно, эти категории присутствуют во многих его работах, если не сказать, во всех, и именно поэтому я ограничилась лишь двумя его поздними статьями (обе написаны в 1958 году), которые, на мой взгляд, являются концентратами его мыслей всех предыдущих изысканий. Кроме того, идя по этому же «ленивому» пути, я обратилась к статье Мюррея Стайна[1], который любезно подытожил все юнговские идеи относительно проблемы добра и зла. Кстати, прочитав её уже после юнговских работ, я смогла отследить те выводы, которые Стайн делал на основе тех же его статей.

Интересное было наблюдение за собственным восприятием юнговских текстов. Ранее (наверное, лет шесть-семь назад) я уже читала и «Совесть с психологической точки зрения»[2], и «Добро и зло в аналитической психологии»[3]. И ничего определённого в моей памяти не осталось, кроме впечатления, что Юнг ушёл от прямого ответа на вопрос, что же такое совесть, добро и зло. Было даже некоторое раздражение по этому поводу: как же так, ведь он же в других своих сочинениях не раз утверждал, что зло субстанционально и существует в абсолютном своём измерении! Возможно, это хорошо, что тогда я так и не взялась сама писать доклад на эту тему. Потому что только сейчас, перечитав Юнга заново, на ином этапе собственного становления как аналитического психолога я, надеюсь, уловила, в чём заключается ускользающий смысл добра и зла, который смог постичь и передать нам Юнг.

И потому для начала я постараюсь передать краткое содержание текстов «отца-основателя», ставших для меня отправной точкой собственных рассуждений.

В статье «Добро и зло в аналитической психологии» Юнг начинает с того, что подчёркивает неизбежность своего незнания, что есть добро и зло, так как каждый переживает что-то как доброе или злое относительно себя. И на протяжении всей статьи он неоднократно возвращается к утверждению: ««… И вы будете, как боги, знающие добро и зло» (Быт 3, 5:). Только боги знают, мы не знаем. (…) Но если вы знаете заранее, скверно оно или нет, то ведете себя, будто вы сам Господь Бог»[4].

Это важнейшее место во всём понимании данной темы: Юнг утверждает, что добро и зло – суть принципы, в которых обнаруживает себя наше сознание: «Принцип происходит от prius, от того, что было раньше того, что лежит вначале. Последним мыслимым principium является Бог. Principia в последнем счете суть лик Божий. (…) Логически расценить или осилить божественный лик я не в состоянии, ибо он сильнее меня, т. е. имеет нуминозный характер. (…) «Осилить» нуминозное я не могу, я способен лишь открыться ему, дать ему меня потрясти, довериться его смыслу»[5].

Принципы, лики Божьи, вызывающие нуминозный трепет, – таково юнговское описание архетипа, с которым сталкивается Эго-сознание в ситуации добра и зла. Как только появляются эти категории, мы стоим перед архетипической мощью, охватившей нас со всех сторон. И потому точное знание о добре и зле является признаком идентификации с архетипом, то есть инфляции – самой большой опасности для сознания, которая грозит утратой различительной способности и превращением Эго в инструмент абсолюта.

Вот почему Юнг раз за разом возвращается к необходимости присутствия суждения о добре и зле: тот, кто судит и относится к происходящему, тот продолжает существовать как субъект опыта: «Когда я не сужу a priori, но прислушиваюсь к конкретной данности, то я уже не знаю заранее, что для пациента добро, а что зло»[6]. Удерживание между в этически значимой ситуации открывает за противоположностями и в противоположностях саму действительность, видимую и охватываемую целиком: «Испытав это однажды, обнаружив себя между противоположностями, человек неизбежно ощущает и собственную Самость»[7].

Другими словами, описывая добро и зло как архетипические принципы, Юнг вновь подчёркивает, насколько важно сохранять незнание с одновременным ощущением себя даже перед лицом превосходящих нуминозных сил, стремящихся подчинить себе сознание, захватить и смести его, диктующих абсолютные измерения, что есть добро, а что зло. И тогда, благодаря трансцендентной функции, производимой Самостью, Эго откроется психическая целостность, стоящая за всей этой ситуацией.

Вторая его статья – «Совесть с психологической точки зрения» – развивает и углубляет мысль о необходимости для Эго сохранения третьей позиции в ситуации констелляции архетипических сил, сталкивающих человека с темой морали. Именно феномен совести как ценностного суждения подразумевает, помимо внешнего явления, запустившего процесс, ещё и наличие субъекта: «Сложный феномен совести, таким образом, состоит как бы из двух уровней. Один из них, образующий основание, содержит в себе психическое явление, а другой – своего рода надстройка – содержит утверждающее или отрицающее суждение субъекта»[8].

Помимо этого, каждый из обозначенных участников акта совести является сложным и неоднозначным: во-первых, моральная оценка действия может происходить и без участия сознания, так как «моральность является всеобщим свойством человеческой психики»[9], то есть субъектом суждения может выступать не только Эго, но и некая «бессознательная личность»[10]; во-вторых, психическое явление, составляющее основу включения реакции совести, имеет своим источником как моральный закон, укоренившийся в поколениях, так и божественное вмешательство – vox Dei (глас Божий), то есть архетип.

Таким образом, мы имеем четверицу участников процесса оценки добра и зла: два субъекта суждения (Эго-сознание и его бессознательная основа) и два способа, с помощью которых это суждение принимается (моральный кодекс как культурное и личное бессознательное и архетип как более глубокий – коллективный слой бессознательного). Юнг подчёркивает их иерархию и несовпадение: «Так как феномен совести не совпадает с моральным кодексом, но скорее ему предшествует, содержательно его превосходит (…), то представление совести как vox Dei делается крайне деликатной проблемой. (…) Здесь в дело вступает моральный кодекс, ставящий себе целью точное познание добра и зла. Но если голос совести есть глас Божий, то авторитет у него должен быть непременно более высоким, чем у традиционной морали»[11]. И про положение Эго в этой ситуации: «Совесть является автономным психическим фактором. (…) Совесть – это требование, которое либо вообще направлено против субъекта, либо по меньшей мере готовит ему немалые трудности»[12].

Снова и снова Юнг обращает внимание на распятость Эго, которое силится сориентироваться и опереться на что-то конкретное, в качестве которого выступает то общепринятая система ценностей – моральный кодекс, то идентификация с одним из полюсов констеллированного архетипического содержания. Но и в том, и в другом случае появляется жёсткая однозначность и абсолютная уверенность, что есть добро, а что зло, причём не только для субъекта, но и для всех. А это и есть самая величайшая опасность одержимости, о которой писал Юнг, – когда искомое различие утрачивается и остаётся только «окаменевший свод правил»[13] или безликий природный закон: «Совесть доводит до сознательного восприятия всегда и по необходимости существующие противоположности. Величайшей ошибкой является предположение, будто от этой противоречивости можно избавиться. (…) При попытках снять моральную реакцию путем дрессировки противоположности просто переворачиваются и пользуются друг другом для выражения морального. Но они не исчезают. (…) Эта фигура соответствует целостной картине психики, которая динамически опирается на противоположности»[14].

Получается, что, с одной стороны, Эго окружено архетипом, который, «как природное явление (…) сам по себе лишен моральных качеств, внеморален»[15], с другой, оно ищет защиту как раз у морали, действующей подобно убежищу, построенному на опыте морального поведения предыдущих поколений, но эти правила могут не подходить к текущей ситуации. Выход Юнг видит не в подобном моральном проявлении совести (то есть основанном на установленном моральном кодексе), а в её этической форме: «А это становится возможным лишь вместе с появлением принципиального сомнения, когда сталкиваются два возможных способа морального поведения. (…) Этос есть особый случай того, что мы называем «трансцендентной функцией», подразумевающей борьбу и сотрудничество сознательных и бессознательных факторов. При достаточной совестливости конфликт доводится до конца и возникает творческое решение, привнесенное констеллированным архетипом. (…) Такое решение соответствует глубинным основаниям личности, ее целостности, охватывающей сознание и бессознательное, а потому превосходящей наше «Я»»[16].

Мы видим, как в этой статье Юнг приходит к тому же выводу: за каждым феноменом добра и зла, а также и за нашей реакцией на них стоит Самость, познание которой необходимо для Эго. Совесть в её этической форме символически связывает абсолютные архетипические принципы, именуемые добром и злом, с суждением о них Эго, укоренённом не во внешних моральных законах, а в своём бессознательном первоисточнике.

Что добавляет Стайн к изложенным выше воззрениям Юнга на добро и зло? То, что Юнг высказывал парадоксальные идеи насчёт природы зла: оно является продуктом суждения о нём субъекта и оно обладает «самостоятельной реальной сущностью, с которой каждый из нас сталкивается в этом мире»[17].

Как необходимая категория человеческого мышления понятие зла возникает на третьем уровне развития сознания, когда приобретается способность выдавать суждения относительно психических содержаний. До этого есть лишь «сырые факты» и их до-этическое восприятие[18].

Под абсолютным же источником зла, как мы уже отметили это выше в текстах Юнга, подразумевается та архетипическая сторона бессознательного, которая, воплощаясь через сознание, способна захватить и поработить его, искажая способность человека оценивать ситуацию с точки зрения нравственности. Стайн пишет: «Юнг считал этот порыв к воплощению тёмной стороны Бога важнейшим источником тех поступков, которые сознание осуждает как дурные (злые). Это иррациональная сила, находящаяся за пределами воли Эго. Это предельный источник зла, его абсолютное пристанище»[19].

Таким образом, категории добра и зла выполняют роль инструментов рефлексии сознания[20], но основаны они на архетипическом источнике – тех самых принципах, которые существуют за пределами сознания и обладают непреодолимой силой воздействия на Эго. Сама способность Эго различать, что для него хорошо, а что плохо, что является добрым, а что злым, – неотъемлемая часть его природы, основа его функции в психике. Принципы же добра и зла – архетипические величины. Как и любой другой архетипический мотив, они не обладают конкретным содержанием, – оно приобретается каждым в течение индивидуальной жизни. Следовательно, в наше сознание встроена та самая моральная функция, или, как называл её Юнг, «моральный инстинкт»[21], которая соответствует строению объективной психики, воздействующей на свой индивидуальный, темпоральный сектор по-доброму или по-злому. Причём последние определения появляются как переживания Эго этого воздействия, в результате которого и образуются первичные образы добра и зла, основанные на возможности сознания различать своё состояние до и после воздействия и относиться к нему как к благу или худу для себя. На воздействующий фактор и переносится это отношение, морально окрашивая его. Благодаря эмпатии, то есть спроецированной функции центроверсии, мы можем переживать за другого, попавшего под воздействие того же фактора. Так и появляются моральные законы, представляющие собой канонизированные коллективным сознанием архетипические образы.

В своих статьях Юнг писал о том, что развитому сознанию необходимо каждый раз заново вступать в контакт с теми архетипическими силами, благодаря которым когда-то – в исторической и личностной перспективе – были сформированы образы добра и зла. Иначе сознание ждёт стагнация, и Эго уже не сможет соответствовать требованиям Самости по воплощению её новых содержаний в пространстве и во времени, так как прежние наполнения этих категорий суждения закостенели и не отражают текущую психическую обстановку. Именно этот процесс попадания нашего Я в ситуацию неизбежного проживания контакта с силами, намного его превосходящими и требующими парадоксального подчинения с противостоянием им, дабы сформировался новый символ, Юнг и описывал в обеих своих статьях и других работах.

Что же расценивается нашим сознанием как добро и как зло? Стайн отметил, что Юнг не выделял отдельный архетип зла, такого не существует[22]. Скорее, любое архетипическое содержание, любой из двух его полюсов может приобретать ту или иную окраску состояния Я в контакте с ним. Следовательно, добро и зло – суть качества этого контакта, но не объекта, то есть того, как происходит это взаимодействие сознания и бессознательного. Форма этого взаимодействия определяется архетипическим полем, то есть тем способом, который объединяет между собой его полюса. Самая крупная градация этих способов, или принципов, есть в каждой мировоззренческой системе: свет и тьма, инь и ян, сплошная и прерывистая черты, созидание и разрушение – всё то, что Юнг описал как принципы Эроса и Логоса, соединения и разделения. На их комбинации основаны все архетипы в узком понимании этого термина – как мотивы объективной психики, способствующие формированию образов того или иного контакта и объектов, участвующих в нём.

На разных этапах своего развития, в разные периоды своей жизни Эго переживает эти принципы и их вариации воздействия на себя как поддерживающие благополучие или лишающие его, дающие или забирающие. При идентификации же с архетипическим полюсом у Эго исчезает измерение собственного состояния, которое подменяется стремлением данного архетипа воплотить своё содержание путём воздействия на другого вложенным в этот архетип способом. К примеру, архетип Великая Мать – Божественное Дитя подразумевает взаимодействие способом Содержащее-Содержимое, следовательно, каждый из полюсов будет воздействовать на другого помещением его или чего-то внутрь себя или помещением себя или чего-то внутрь другого. Архетип Преследователь-Жертва подразумевает уничтожение одного другим; Авторитет-Ничтожество – увеличение одного за счёт сравнения с другим без вторжений внутрь другого и без его уничтожения; Великий Отец в форме Сенекса придаёт чёткую внешнюю форму изменчивому Пуэру.

Изнутри подобной захваченности состояние другого никак не воспринимается – это просто объект, к которому необходимо применить нужное действие. Абсолютная уверенность в необходимости этого, праведность и категоричность – отличительные черты архетипической одержимости, которая со стороны, то есть изнутри субъекта с сохранившимся Эго переживается как абсолютное зло, уничтожившее личный сектор психики, как его описывала М.-Л. Фон Франц[23]. Можно сказать, что именно феномен уничтожения личностного, субъективного и понимается в обыденности как пресловутое абсолютное зло. Однако и здесь есть относительность – в том, что для воплощения Самости через Эго последнее необходимо периодически разрушать, добровольно (тогда это будет добрая жертва Эго Самости ради индивидуации) или нет (тогда Эго становится жертвой злой Самости).

И поэтому далее мы пойдём в разбирательство с переживаниями, сопровождающими взаимодействие сознания и бессознательного (а также объектов их проекций в человеческие отношения), чтобы установить, чем наполняются образы добра и зла.

Возьмём для начала сами слова, их обозначающие.

Слово «добро» имеет общеславянское происхождение: от слова «доба» – пора, с которым слился суффикс «-р-», став частью корня. Общеславянское *dobrъ первоначально значило «годный», «подходящий», «вошедший в добу (пору)». Древнеиндийский корень *dhabh- – «соответствовать», «подходить»[24]. Доброй называют ту вещь, которая приходится как раз, в пору – и в пространстве, к примеру, удобная обувь или добрый путь, и во времени: сдобное (вовремя поспевшее) тесто, удобное время, добрый час[25].

Получается, добро связано со временем, а именно, с моментом, который пришёлся вовремя. У этого момента есть своя персонификация – древнегреческий бог Кайрос, неуловимый миг удачи, который всегда наступает неожиданно и поэтому им очень трудно воспользоваться; он обращает внимание человека на тот благоприятный момент, когда нужно действовать, чтобы достичь успеха[26].

В эпиграмме греческого поэта Посидипуса можно найти поэтическое описание основных символических свойств Кайроса. Она представляет собой диалог, который ведут статуя божества и паломник, обратившийся к ней за покровительством:

– А ты кто?

– Я Кайрос. Бегу впереди всех и всех обгоняю.

– Почему ты бежишь на цыпочках?

– Потому что я всегда спешу.

– У тебя крылья даже на ступнях?

– Я же быстрее ветра.

– Почему ты так сильно сжимаешь бритву правой рукой?

– Чтобы предупредить людей, что я острее бритвы.

– Почему прядь твоих волос падает спереди, на лицо?

– Чтобы каждый, кто встречается на моем пути, мог схватить ее.

– А сзади почему ты лысый?

– Кого я перелечу, тот меня не поймает, каким бы сильным ни было его желание[27].

Кайрос обозначает время и место соприкосновения сознания и бессознательного, архетипа и материи, когда Самость может обогатить сознание своими содержаниями, и Эго готово к их принятию. То есть добро – это совпадение потребностей Эго и возможностей объективной психики, и потому этот момент воспринимается как подходящий, дающий, благой. Оба участника контакта подходят друг другу, и потому это мгновение, эта пора становится возможностью истинной конъюнкции, порождающей нечто новое – третье между ними, что присваивается Эго в виде блага, полученного от Самости, и оно чувствует её присутствие и своё благополучие.

Благо – тоже старославянское слово, изначальная форма которого «болого» – «добро, счастье»[28]. Его происхождение, с одной стороны, связывают с др.-инд. bálam «сила»[29], с другой, с авестийским bǝrǝǰayeiti «призывает, поклоняется», bǝrǝχδa- «желанный, дорогой, ценный»[30]. Фасмер предполагает даже связь славянского *bolgъ «прекрасный, лучезарный» с латинским fulgor, flagrō «горю, пылаю, накаляюсь», которое сопоставляется с др.-инд. bhárgas «лучезарный блеск»[31].

То, что получает Эго от Самости в нужный момент и переживает как добро, является передачей ему части потенциала Самости – силы и света огня, то есть психической энергии, либидо, которая будет находиться в распоряжении сознания, усиливая его различительные способности и центроверсию и, соответственно, укрепляя волю, то есть возможность произвольного действия.

Таким образом, добро содержит в себе момент оплодотворяющей конъюнкции сознания и бессознательного, а благо – частицу Самости, порцию либидо, которая входит в Эго по его желанию и обогащает ощущением собственной силы и блеска, тем, что обозначают как «искру божью в человеке». Доброта же – это состояние человека или какое-то его действие, которое способно дать другому именно то, что ему нужно, в подходящий момент времени. То есть в истинной доброте обязательно присутствует контакт, взаимность и сонастройка на другого, повторяющие на межличностном уровне конъюнкцию Эго и Самости и способствующие укреплению оси Эго-Самость в каждом участнике, но не слияние их друг с другом и не растворение Эго в Самости.

Пришла пора обратиться ко злу. Слово «зло» тоже общеславянское и имеет индоевропейское происхождение. Праславянское *zъlъ «злой» идёт от того же корня, что авест. zūrch «неправда», «несправедливость», нов.-перс. zūr «фальшивый, ложь», осет. zul «кривой», латышск. zvelties «сгибаться, крениться». И все они восходят к др.-инд. hvárati, hválati «петляет», а также «спотыкается, падает, идет кривыми путями». То есть «злой» буквально – «кривой», отсюда кривить душой, кривда[32].

Также, как и в случае с добром, мы обнаруживаем неопределённость первичного значения зла: нет ожидаемой чёткости и однозначной плохости, какого-то ужасного его наполнения – всего лишь вкривь и вкось. И если добро, как мы выяснили, – это прямая и своевременная передача частицы потенциала Самости в распоряжение Эго, то зло, по аналогии, будет отклонением от их прямого контакта, которое может принимать кривую, изогнутую, лживую форму. Слово «кривой» родственно слову «левый»[33], что даёт нам образ правой и левой рук Божьих, Христа и Дьявола, которые воплощают его намерения в отношении человека, – ещё один конкретизирующий, но не проясняющий образ добра и зла.

А вот изогнутость, кривизна и петля – более перспективные направления. Все они приводят к образу круга, смыкающегося вокруг Эго и отклоняющего его от пути, намеченного Самостью. Слово «петля», вероятно, заимствовано из древнегерманского: *fetil- «оковы, путы», которое связано с fassen «хватать»[34]. Как мы уже установили ранее, Эго, захваченное архетипом, утрачивает переживание себя и воплощает только те содержания и только тем способом, которые составляют сущность этой частицы объективной психики. Вероятно, такой захват производится левой рукой Бога, не ведающей, что творит правая. Отклонением здесь выступает именно изолированность от целостности, а не архетипическое содержание как таковое, – утрата Другого и, как следствие, исчезновение самого контакта: что слияние как доведённый до крайности Эрос, превращающийся в хаос, что уничтожение как крайнее проявление Логоса, приводящего к абсолютной диссоциации всего от вся, – оба принципа в отсутствии друг друга уничтожают саму идею взаимодействия. И тогда мы сталкиваемся либо с растворением Эго в Самости и в Другом (вариант пограничного расстройства), либо с его крайней отгороженностью от бессознательного и вообще любого Другого (нарциссическое расстройство).

Юнг в «Видениях Зосимы» обращается к теме отгороженности Эго от Самости, комментируя высказывания Зосимы о том, что «Бог пребывает «повсюду», а не «в мельчайшем месте, как дьявол»»[35]. Он выводит из этого факт, что локальная ограниченность есть «отличительный признак демона», а, следовательно, «Я, как крайняя отделённость и отщеплённость от Бога, предрасположено к тому, чтобы сделаться демоном, как только оно сделает акцент на свою независимость от Бога»[36].

Что касается слияния и растворения, то о них Юнг писал в «Семи наставлениях мёртвым» так:

«Наша сущность есть отличимость. А не будем той сущности верны, то и отличим себя недостаточно. Потому нам должно творить отличаемость свойств.

Вы станете вопрошать: А что плохого станется, если не отличить себя?

Не отличая, угодим мы за пределы своей сущности, за пределы Творения и низвергнемся в неотличимость, а она есть иное свойство Плеромы. Мы низвергнемся в саму Плерому и перестанем быть Творением, себя обрекая растворению в Ничто.

А это Смерть Творению. Мы, стало быть, умрем в той мере, в каковой не станем отличать. Оттого-то естественное устремление Творения направлено к отличимости противу изначальной опасной тождественности. Имя тому устремлению PRINZIPIUM INDIVIDUATIONIS. Тот принцип есть сущность Творения»[37].

Следовательно, сущность зла заключается в утрате связи, пространства между и исчезновении взаимности. В статье про совесть, которую мы рассматривали выше, Юнг подчёркивал, что психику «следует представлять энергетически, т. е. как некий потенциал, возникающий из противоположностей. (…) Величайшей ошибкой является предположение, будто от этой противоречивости можно избавиться. Она является неизбежным структурным элементом психики»[38]. И само положение Эго в целостной структуре психического подразумевает парадоксальность требований к нему со стороны Самости: оно должно вступать в контакт с содержаниями бессознательного, то есть воплощать их в сознании, и иметь собственные границы, то есть отличать себя от Самости и иных содержаний бессознательного. Утрата первого свойства приводит к дефляции и схлопыванию сознания в отсутствии подпитки от своего первоисточника до состояния непротяжённой точки, а утрата второго – к инфляции, раздуванию, утрате ощущения собственных границ и идентификации с энергиями архетипа. В первом случае остаются только границы Логоса, во втором – только хаос Эроса, и оба они превращаются в демонов, несущих психике зло невоплощения.

При описании сущности добра мы рассмотрели состояние человека, ему соответствующее, – доброту, которая есть воплощение принципа добра (то есть взаимности Эго и Самости) в межличностных отношениях. Сделаем то же и для зла. Однако в этом случае нас ожидают некоторые трудности. Дело в том, что злость как эмоциональное переживание человека и злой человек как личностная характеристика имеют разные коннотации. Показательным, на мой взгляд, является и то, что нет такого эмоционального переживания, как добрость, соответствующая добру, а вот злость есть. Доброта – это действие по отношению к Другому, ей противостоит не злость, а скорее злоба. Но даже в этом случае соотнесение неполное, так как и злоба есть скорее переживание, которое может выразиться в действии, а может и нет. И всё же злым человеком скорее называют того, который испытывает злобу, а не злость.

Поэтому стоит разобраться во всём эмоциональном спектре, базирующемся в обыденном представлении на понятии зла.

Но сначала вернёмся к действиям, которые трактуются как злые или как само воплощение зла. Мария-Луиза фон Франц в лекциях, посвящённых феноменам Тени и зла, выделила три его формы:

  1. Сверхъестественные силы природы, по своему потенциалу несравнимые с человеческими возможностями и равнодушные к его благополучию, потому способные его полностью сокрушить, даже не заметив;
  2. Одержимость человека подобными сверхъестественными силами;
  3. Духи преждевременно умерших людей, которые становятся злыми и вредоносными для живых[39].

Первая форма зла – та, которая подразумевалась Юнгом под злом абсолютным и которая, одновременно с этим, описана им как природа объективной психики, не имеющая морального наполнения. Речь идёт об архетипах как таковых, контакт Эго с которыми заключается скорее в воздействии на него, чем взаимодействии с ним. И если обратиться к нашему только что найденному определению зла, то абсолютность архетипическому злу придаёт именно отсутствие сонастройки и своевременности: архетип констеллируется и воплощается в жизни Эго в собственное время, имеет свой цикл и, захватывая сознание, изолирует его от остальной психики и иных внешних связей до тех пор, пока не воплотится в пространстве, во времени и в сознании во всей своей полноте. То же можем отнести и к стихийным природным явлениям из физического мира, которые существуют и происходят по своим закономерностям, не имея никакого отношения к человеческой деятельности и, конечно, никак её не учитывая. В этом смысле под словом «природа» мы понимаем обе стороны Unus mundus – и архетипическую, и материальную её составляющие. Подчеркну, что когда такое событие – констелляция архетипа или стихийное явление – приходятся на готовность Эго встретиться с ними и воспользоваться теми дарами, которые они с собой принесли, тогда это переживается как добро. Например, констелляция архетипа конъюнкции, Анимы-Анимуса, которая привела к взаимной влюблённости, или разлив Нила, удобряющий бесплодные прибрежные земли плодородным илом и живительной влагой. Соответственно, если влюблённость безответная, а река разлилась во внеурочный час, это уже будет оцениваться участниками событий как абсолютное зло.

Ко второй форме зла мы уже неоднократно обращались: одержимость архетипическими энергиями, в которых растворяется Эго, утрачивая различительную способность, границы и индивидуальные содержания. Такой человек будет воздействовать на других как на объекты, в точности повторяя тем самым способ воплощения природных стихий, и делать это с абсолютной уверенностью, категоричностью, по которой и возможно опознать это состояние, в праведности собственной позиции. При этом вовсе не обязательно, что он будет переживать злость или злобу, если, конечно, ему не будут препятствовать. Но если будут, вот тогда и проявится то самое зло, которое заложено в одержимость, – любое пространство между и любая взаимность будут уничтожены, а границы аннигилированы, – поражение Эго по принципу инфляции.

И третья форма зла содержит в себе противоположный полюс уничтожения Другого, которым здесь выступает сам субъект, – дефляцию, оставляющую только границы без внутреннего содержания, точнее, оно остаётся только внутри, никогда не попадая наружу, в контакт. Это собственный нереализованный потенциал человека, похороненный до своего воплощения, отказ от своих способностей и устремлений, отказ от контакта с Самостью. Этот потенциал, накапливаясь, «портится», превращаясь в психический яд, отравляющий душу мыслями о зря прожитой жизни, потере её смысла и отравляющий существование окружающих, в которых проективно помещается необходимость реализовать накопленное, но не своё (а это уже энантиодромический переход к предыдущему злу). Об этой форме зла Юнг писал, что ничто так не действует на жизнь детей, как непрожитая жизнь родителей[40], а фон Франц дала более развёрнутые характеристики и той, и другой стороне: «Желание человека помешать другим людям повысить свой уровень сознания, потому что он не хочет пробуждения своего сознания, – зло поистине смертоносное. (…) А иметь возможность для развития сознания и не использовать её – вообще самое худшее из зол, которое можно себе представить»[41].

И теперь мы подошли к дифференциации злости и злобы. Так как наименования обоих переживаний имеют общий корень со злом, мы предположим, что и значение их содержит тот же образ кривых изгибов и петель, то есть замкнутых на себя границ. Злость – элементарная эмоция, которая автоматически возникает в ответ на нарушение границ у любого живого существа, способного к переживанию. Архетипическая энергия, связанная с повреждением границ, может быть направлена в обе стороны: как на разрушение чужих, так и на восстановление собственных. И тот, и другой вариант приводят к устранению взаимодействия: разрушение чужих границ уничтожает другого, а восстановление собственных приводит к прекращению разрушительного контакта. Видимо, здесь и пролегает различие между злостью и злобой: злость как природное, естественное явление служит конструктивной цели сохранения целостности субъекта, например, Эго, а злоба – производное идентификации Эго с архетипом, стремящимся смести все границы ради воплощения посредством другого собственных содержаний, то есть является инструментом второй формы зла.

Но и в третьей его форме злоба тоже присутствует: это и есть тот самый яд, в который превращается нереализованный потенциал личности. Ведь любой контакт связан с парадоксом связи и отдельности, взаимодействием и удержанием границ. При отказе от самореализации, а значит, и от контакта с Другим, потенциал отстаивания себя, то есть злость, остаётся внутри и организует там аналог внешней ситуации: собственные содержания начинают восприниматься как нарушители собственной же границы изнутри, как угрожающий Другой, на которого производится злобная атака, что выражается в самонападениях по любому поводу, подразумевающему проявление себя. Более того, заряд непроявленной злости имеет свойство накапливаться, и именно она превращается в злобу, расплёскивающуюся на окружающих не в том месте и не в то время, где были нарушены границы и злость выполнила бы свою функцию хранителя целостности, а там и тогда, когда контейнера Эго по удержанию её внутри уже не хватает. Таким образом, мы снова сталкиваемся с важностью своевременности взаимодействия, делающей злость проявлением добра, а злобу – инструментом зла.

Продолжим разбирательство с эмоциями, переживаемыми по поводу границ. Кроме злости и злобы, лингвистически связанных со злом, семантическую связь с ними образуют ярость, гнев и раздражение – всё то, что человек переживает при столкновении с феноменами зла, а, кроме того, и сами эти эмоции нередко именуют негативными, злыми.

Предположу, что все эти переживания являются проявлениями в сознании одного и того же архетипического мотива нарушения границ, только разной интенсивности: от крайней архетипической заряженности ярости до поверхностного относительно осознаваемого раздражения. В промежутке между ними находятся злость и гнев.

Ярость – это даже не эмоция, а аффект, то есть заряд архетипического ядра, который охватывает Эго целиком, подчиняя себе не только его переживания, но и тело, потому в ярости нет произвольных движений и выбора формы её выражения: всё происходит в мгновение ока, случается. В аффекте ярости наше Я и наше тело становятся марионетками архетипического поля, направленного на уничтожение любой отдельности. Ярость – энергия разрушения границ, следовательно, инструмент принципа Эроса. Ярость как добро, то есть вовремя пришедший заряд, приводит к прорыву устаревших рамок Эго, привнося в него свежее архетипическое содержание, способствуя трансгрессии сознания при переходе на новый этап развития. Ярость как зло сопровождает феномен одержимости, стирает индивидуальность и любые различия между людьми, превращая отдельных личностей в частицы общего поля того или иного архетипического паттерна.

Злость, как мы только что установили, представляет собой прирученную Эго частицу ярости, которая используется для поддержания собственной целостности, то есть выполняет практически противоположную ярости функцию в сознании. Злость возникает в момент разрушения границ и направлена на нарушителя, дабы устранить причиняющий вред контакт. Можно сказать, что злость составляет часть комплекса Эго, а именно, наличие у него собственных границ и необходимости их защищать, в то время как ярость – проявление архетипа Самости, энергия её воплощения, проникающая сквозь любые границы.

Здесь же упомяну и про раздражение – это слабая степень злости, поверхностный сигнал, указывающий на то, что к Эго что-то прикоснулось снаружи. То есть раздражение – психическая сигнализация, фокусирующая внимание в точке контакта, который может привести к нарушению целостности границ.

Гнев – гораздо более сложное переживание, поэтому остановимся на нём подробнее. Во-первых, по сравнению с яростью и злостью гнев более управляем в телесном выражении[42]: в гневе мы можем произвольно выбирать собственные движения, в то время как в ярости это практически невозможно (как и при любой другой архетипической охваченности), а в злости ещё остаётся частичная телесная автономность её выражения, что говорит о том, что Эго не полностью владеет собственным телом, им управляет также и архетипическое поле, в котором и происходит борьба за границы сознания. Следовательно, гнев – это более глубокое проявление автономности Эго с упрочнившимся границами и расширившимся полем сознания. Второе проявление автономии Эго в гневе – присутствие когнитивной и этической оценки ситуации[43], то есть включение рациональной чувствующей функции Эго, позволяющей не только ощутить собственное состояние, но и оценить действия другого с точки зрения морали. Ю. В. Крылов отмечает одно из отличий гнева от злости, которое расширяет понимание этической стороны гнева, – оно включает разницу статусов субъекта и объекта эмоции: гнев характерен для ситуации, в которой субъект эмоции имеет более высокий статус в возрастной или социальной иерархии, чем виновник эмоции[44].

Таким образом, эмоция гнева по своему проявлению связана не с границами, как злость, а с повреждением статуса, значимости одного объекта по сравнению с другим, то есть с более глубоким внутренним содержанием – переживанием собственной ценности. Всё, что касается статусности и сравнения величин, относится в архетипу Великого Отца, полярности авторитет-ничтожество, в которой второй полюс не уничтожается физически, как в архетипическом поле Великой Матери в аспекте преследователя-жертвы, а унижается в его значимости, то есть касается более тонкого, более символизированного переживания себя – не физического, а социального тела, образа себя для других, то есть культурной оболочки Персоны. Праведный гнев – это гнев Отца (и того, кто с ним идентифицирован), законодателя и основателя собственного мира, Великого Короля, стоящего в центре и управляющего остальными. Когда Эго достигает такого положения в поле своего сознания, оно находится уже на четвёртой стадии развития – стадии опоры на себя, патриархальной власти над окружением. Ярость же – это проявление Великой Уроборической Матери, могущей уничтожить своё творение так же мгновенно, как и создать, которая содержит в себе всё – и границы, и центральный стержень.

Эти же смыслы гнева содержатся и в его этимологии. Это общеславянское слово, образованное от той же основы, что и гнить, гной – от греч. χνίει· «распадаться на мелкие кусочки», др.-в.-нем. gnitan «растирать»[45]. Фасмер связывает его ещё и со славянским «гнетить» и праслав. *gně́titi – «гореть», «зажигать, поджаривать хлеб, раздувая огонь»[46]. Если взять образ гниения, содержащийся в корне гнева, то и этот процесс сопровождается повышением температуры, жаром, будь то перегнивание мёртвых органических остатков или очаг воспаления в живом теле, приводящий к образованию гноя. В любом случае мы вновь оказываемся внутри, а не снаружи, как в злости. Гнев сопровождает процесс внутреннего распада, то есть является реакцией на глубокое повреждение, что вновь приводит нас к предположению о затрагивании центральных частей субъекта, его ценности и значимости. Другими словами, если злость сопровождает повреждение границ и обслуживает их восстановление, то гнев отражает глубокое проникновение внутрь и распад на частицы центрального содержимого, а также и служит его защите, обереганию. Тот огонь, который разгорается внутри в ответ на проникающее вторжение, исходит из ядра Я и сжигает нарушителя дотла, рассеивая его на отдельные частицы. В этом смысле гнев – вторая прирученная сторона ярости, присвоенная Эго и отражающая свойства его основы – Самости, охранительная сила центроверсии.

Естественно, что эта сила может использоваться и во зло, для разрушения другого – не поверхностного, как в злости, и не тотального, как в ярости, а целенаправленного уничтожения значимости, представления объекта о себе как имеющего социальный вес и влияние на других, чтобы оставшуюся оболочку можно было использовать в своих целях.

В качестве иллюстрации представления о гневе как внутреннем огне приведу клиентское сновидение[47]. Сновидец обнаруживает себя в объятиях ведьмы, которая сжимает его тело своими руками всё сильнее – так, что тот не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой. Он судорожно думает, что он может в таком положении предпринять, и решает плеваться в неё. Ведьма только злобно хохочет! И тут сновидец прямо во сне вспоминает, что тибетский целитель, к которому он в то время ходил по поводу аллергического кожного раздражения, говорил, что его проблема связана с излишним огнём в его теле, который тот не выпускает наружу, и этот огонь сушит кожу изнутри, приводя к расчёсам и высыпаниям. И он решает использовать этот огонь – сжечь ведьму: сосредотачивается на своём внутреннем ощущении себя и разжигает огонь в центре своего тела, в солнечном сплетении, откуда тот вот-вот дойдёт до места соприкосновения с телом ведьмы, чтобы спалить её дотла.

В образах этого сновидения мы встречаем символическое изображение всех эмоций, связанных с темой зла. Ведьма как сжимающий Эго негативный материнский комплекс, не дающий пошевелится, то есть совершить произвольное движение, проявить свою волю, уничтожает свободное пространство поля сознания, заполняя его собой и своими смыслами и желаниями (который, конечно, проецируется на окружающих людей, особенно женщин, не исключая и аналитика). Телесный симптом клиента – кожная форма аллергии – сопровождает его с раннего детства, что указывает на длительность пребывания в паттерне нарушения границ с одновременным отвержением его собственного проявления, то есть того самого образа уничтожения сердцевинки объекта ради использования его оболочки. Злость и раздражение, будучи когда-то запрещёнными в поведенческом проявлении, вышли на поверхность, в контакт, только на теле, а в психике остались внутри и не выполнили своей функции сохранения целостности. И вот пришёл момент, когда в результате общения с целителем – как буквальным лекарем, так и с аналитиком, а, кроме того, и с отцовским архетипом, – клиент смог почувствовать внутри себя собственную энергию, собственный огонь гнева, способный сжечь сжимающую, ставшую уже тесной матриархальную оболочку его Эго. И это добрый знак.

Подведём итог поиска смыслов добра и зла. Статьи Юнга, посвящённые злу и совести, дали нам понимание того, что добро и зло – не есть изолированные архетипические константы, это качество контакта между Эго и архетипом, в котором важно активное участие Эго по удержанию в своём восприятии противоположностей, избавиться от которых не получится, а также собственного состояния и установленных в социуме моральных норм и правил. Только в такой сложности возможно появление нового символа добра и зла, относимого к данной конкретной ситуации.

Далее мы попытались рассмотреть этот контакт изнутри и найти основания, по которым Эго принимает решение, добро ли творится или зло. И пришли к тому, что добрый контакт – это такой, который происходит вовремя, и тогда содержание коллективного бессознательного, подошедшее к границе сознания и пытающееся проникнуть внутрь, способно воплотиться в пространстве и во времени, обретя индивидуальное наполнение, благодаря добровольному участию Эго. И переживается такой добрый контакт как благо, рождая чувство благодарности.

А злом воспринимается такое взаимодействие, в котором нет взаимности и добровольности, а есть поглощение одного объекта другим, заключение его в петли своих границ и разрушение границ другого. Такой контакт сопровождается целым спектром переживаний, более разнообразным, чем при соприкосновении с добром. Ярость – аффект тотального разрушения другого, архетипическая энергия, не оставляющая шансов Эго остаться целым – как при воздействии на него снаружи, так и при идентификации с архетипическом объектом. Злость – часть аффекта ярости, направленная на разрушение границ, и эмоция как ответная реакция Эго на это разрушение; раздражение – сигнализация сознания, маркирующая, что к границам прикоснулся угрожающий противник. Гнев – вторая часть аффекта ярости, разрушающая сердцевину другого, соответственно, это та эмоция, которая стоит на страже центроверсии Эго.

Таким образом, наши переживания несут в себе отпечаток качества взаимодействий, в которые мы оказываемся включены в каждый момент нашей жизни, и потому могут служить предварительным ориентиром в том, добро ли сейчас творится с нами и творим мы, или зло. Найдя опору в себе, мы уже можем осмотреться вокруг, чтобы включить в поле сознания и другого с его переживаниями того же контакта, а также те самые социальные нормы и правила, являющиеся текущим наполнением коллективного сознания образами добра и зла. И дать возможность Самости показать нам новый облик добра и зла здесь и сейчас.

Татьяна Каблучкова, г. Екатеринбург

март 2021


  • [1] Стайн Мюррей. Введение к книге «Юнг о проблеме зла» // Юнгианский анализ №№ 2 (19) 2014. – М.: ООО «Информполиграф», 2014. Сс. 22-47.
  • [2] Юнг К. Г. Совесть с психологической точки зрения // Аналитическая психология: Прошлое и настоящее / К. Г. Юнг, Э. Самуэлс, В. Одайник, Дж Хаббэк; Сост. В. В. Зеленский, А. М. Руткевич. – М.: Мартис, 1995. – 320 с. – (Классика зарубежной психологии). Сс. 80-98.
  • [3] Юнг К. Г. Добро и зло в аналитической психологии // Аналитическая психология: Прошлое и настоящее / К. Г. Юнг, Э. Самуэлс, В. Одайник, Дж Хаббэк; Сост. В. В. Зеленский, А. М. Руткевич. – М.: Мартис, 1995. – 320 с. – (Классика зарубежной психологии). Сс. 99-112.
  • [4] Там же. С. 100.
  • [5] Там же. С. 101-102.
  • [6] Там же. С. 103.
  • [7] Там же. С. 106-107.
  • [8] Юнг К. Г. Совесть с психологической точки зрения // Аналитическая психология: Прошлое и настоящее / К. Г. Юнг, Э. Самуэлс, В. Одайник, Дж Хаббэк; Сост. В. В. Зеленский, А. М. Руткевич. – М.: Мартис, 1995. – 320 с. – (Классика зарубежной психологии). С. 80.
  • [9] Там же. С. 84.
  • [10] Там же. С. 82.
  • [11] Там же. С. 88.
  • [12] Там же. С. 89.
  • [13] Там же. С. 87.
  • [14] Там же. Сс. 90-91.
  • [15] Там же.
  • [16] Там же. Сс. 97-98.
  • [17] Стайн Мюррей. Введение к книге «Юнг о проблеме зла» // Юнгианский анализ №№ 2 (19) 2014. – М.: ООО «Информполиграф», 2014. С. 29.
  • [18] Там же. С. 31.
  • [19] Там же. С. 40.
  • [20] Там же. С. 33.
  • [21] Самуэлс Э., Шортер Б., Плот Ф. Словарь аналитической психологии К. Юнга / Пер. С англ. В. Зеленского. – СПб.: Издательская группа «Азбука», 2009. – 288 с. С. 191.
  • [22] Стайн Мюррей. Введение к книге «Юнг о проблеме зла» // Юнгианский анализ №№ 2 (19) 2014. – М.: ООО «Информполиграф», 2014. С. 24.
  • [23] Франц М.-Л. Фон. Феномены Тени и зла в волшебных сказках / Пер. С англ. В. Мершавки. – М.: Независимая фирма «Класс», 2010. – 360 с. – (Библиотека психологии и психотерапии).
  • [24] https://lexicography.online/etymology/д/добрый. Дата обращения 17.03.21.
  • [25] http://pervobraz.ru/slova/article_post/dobro. Дата обращения 10.03.21.
  • [26] https://ru.wikipedia.org/wiki/Кайрос. Дата обращения 21.03.21.
  • [27] https://baotan.ru/kayros-bog. Дата обращения 21.03.21.
  • [28] https://lexicography.online/etymology/б/благо. Дата обращения 10.03.21.
  • [29] https://lexicography.online/etymology/shansky/б/благо. Дата обращения 17.03.21.
  • [30] https://lexicography.online/etymology/vasmer/б/благо. Дата обращения 17.03.21.
  • [31] https://lexicography.online/etymology/б/болого. Дата обращения 21.03.21.
  • [32] https://lexicography.online/etymology/з/злой. Дата обращения 17.03.21.
  • [33] https://lexicography.online/etymology/к/кривой. Дата обращения 24.03.21.
  • [34] https://lexicography.online/etymology/п/петля. Дата обращения 21.03.21.
  • [35] Юнг К. Г. Философское древо / Пер. С нем. А. В. Гараджи. – М.: Академический проект, 2008. – 175 с. – (Психологические технологии). С. 160, прим. 81.
  • [36] Там же.
  • [37] https://bookree.org/reader?file=411835&pg=2. Дата обращения 24.03.21.
  • [38] Юнг К. Г. Совесть с психологической точки зрения // Аналитическая психология: Прошлое и настоящее / К. Г. Юнг, Э. Самуэлс, В. Одайник, Дж Хаббэк; Сост. В. В. Зеленский, А. М. Руткевич. – М.: Мартис, 1995. – 320 с. – (Классика зарубежной психологии). Сс. 90-91.
  • [39] Франц М.-Л. Фон. Феномены Тени и зла в волшебных сказках / Пер. С англ. В. Мершавки. – М.: Независимая фирма «Класс», 2010. – 360 с. – (Библиотека психологии и психотерапии). Сс. 199-240.
  • [40] Юнг К. Г. Парацельс // Юнг К. Г. Дух и жизнь. – Мн.: ООО «Харвест», 2003. – 389 с.
  • [41] Франц М.-Л. Фон. Феномены Тени и зла в волшебных сказках / Пер. С англ. В. Мершавки. – М.: Независимая фирма «Класс», 2010. – 360 с. – (Библиотека психологии и психотерапии). С. 241.
  • [42] Крылов Ю. В. Статус слов «гнев»/«злость» в семантическом поле эмоций / https://cyberleninka.ru/article/n/status-slov-gnev-zlost-v-semanticheskom-pole-emotsiy/viewer. Дата обращения 24.03.21.
  • [43] Там же.
  • [44] Там же.
  • [45] https://lexicography.online/etymology/г/гнев. Дата обращения 24.03.21.
  • [46] https://lexicography.online/etymology/г/гнетить. Дата обращения 28.03.21.
  • [47] Разрешение на использование сновидения получено.
  • Нравится 1
  • 0
  • 1 683

0
1,7k
  • Нравится 1

Войти

У вас нет аккаунта? Регистрация

  • Не рекомендуется на общедоступных компьютерах
  • Забыли пароль?

  • Создать...